по меньшей мере с десяток гостей. Несмотря на гложущую ее душевную муку, ужин с безупречным обслуживанием, изысканной едой и вином и, прежде всего, с чувством непринужденности в общении, притупил остроту ее боли. Огдены были важными персонами: полковник Огден был одним из ведущих банкиров Нью-Йорка, а миссис Моран, худая, темноволосая и остроумная, была женой или, как она сама насмешливо заявляла, «поло-вдовой» Ральфа Морана, игрока в поло, звезды Медоубрука и всей Америки. Кэтрин предположила, что между Чарли и миссис Моран был давний роман, который теперь находился в низшей точке, переродившись в так называемую дружбу, но здесь, в этом обществе, сей факт едва ли казался неуместным и почему-то не огорчал ее.

Этим вечером Чарли превзошел самого себя. Словно ставя некий рекорд, он следил за тем, чтобы бокал Кэтрин постоянно был наполнен шампанским. Он не умолкал ни на минуту – поток светских новостей и анекдотов поддерживал оживление за столом. Ближе к десерту его улыбка стала чуть натянутой, а речь – немного сбивчивой, но каким-то образом все это вписывалось в личность Чарли – великодушного, безобидного и естественного. В дополнение к кофе он, посовещавшись с официантом, настоял на бутылке токайского, редкого и – если верить Чарли и официанту – исторического марочного вина из погреба великого герцога Фердинанда. Насыщенный золотистый ликер, полный ароматных, но в то же время мягких эфиров, довершил анестезию израненных чувств Кэтрин. Выходя из ресторана, она не без горечи подумала, что в этой тусклой жизни бывают моменты, когда без отрадного наркоза не обойтись.

К их прибытию театр был уже почти полон, и, судя по давке в фойе, казалось, что он будет забит до отказа. У Бертрама, с его международными связями и репутацией космополита, в Нью-Йорке было много поклонников, что гарантировало ему если не клаку[24], поскольку галерка не раз честно возражала против его идей, то, по крайней мере, свою публику на премьере, состоящую из критиков и друзей-доброжелателей.

Со своего места в центре из первых рядов партера Кэтрин оглядела зал, узнав многих знаменитых посетителей премьер. Затем внезапно она опустила глаза. В конце ее ряда, возле Бертрама, сидел Мэдден. Тоска, мгновенно пронзившая Кэтрин, была смертельней сердечного приступа. Кровь отхлынула, а затем прилила к ее лбу. Держа программу задрожавшей рукой, она наклонила голову и сделала вид, что изучает содержание. Мэдден ее не видел. Он был с группой Бертрама. Где он ужинал, она не знала, но Нэнси говорила, что он присоединится к ней после спектакля.

Тут свет погас, и разговоры вокруг прекратились. Восприняв это как милосердную отсрочку, Кэтрин подняла разгоряченное лицо и устремила взор на сцену, которая без намека на оригинальность представляла собой интерьер гостиной в доме в Сассексе. Кэтрин уже была знакома с пьесой, прочтя ее во время трансатлантического рейса.

Пьеса представляла собой историю бизнесмена средних лет по имени Рентон, все еще безмерно влюбленного в свою жену, которую играла Паула Брент, – эдакое томное, с кошачьими повадками создание, склонное к сентиментальным чувственным утехам. Когда поднялся занавес, как раз им-то она и предавалась. Первый акт и вправду был главным образом посвящен ее любовным грезам и ревности Рентона.

Это было отлично сыграно с точки зрения типажей. И все же публика не сразу прониклась теплыми чувствами к постановке. Возможно, первую сцену исполнили чуть медленней, чем следовало. Паула Брент, взявшая инициативу на себя, была идеальна: настоящая миссис Рентон, белокурая и томная, слегка поплывшая и немного не в себе, предпочитающая нарядные платья к чаю и приглушенное освещение, горящие взоры и нежные рукопожатия. Но в этой роли Паулы не было ни новизны, ни чего-то исключительного. Она делала то же самое уже много раз. Когда опустился занавес, раздались вежливые аплодисменты, не более того.

– Вполне прилично, – весело заметил Аптон. – Но мы еще не видели Нэнси.

Миссис Огден нагнулась в его сторону:

– Это, пожалуй, упущение, что ее не было в первом акте.

– Не знаю, – задумчиво сказал ее муж. – Я вроде как жду чего-то противоположного этой женщине в исполнении Брент. Полагаю, она ужасно хороша, но вызывает у меня желание отшлепать ее как следует.

Действие второго акта происходило в офисе Рентона в следующий понедельник. И здесь в роли Мэдж Роджерс, секретарши Рентона, впервые появилась Нэнси. Когда она вошла, странный трепет, в котором смешались волнение и гордость, охватил Кэтрин. Она тут же осознала, что полковник Огден был прав. Зрители ждали если не Нэнси, то, по крайней мере, другую женщину – в противовес миссис Рентон и всему тому, что за ней предполагалось. Более того, после первой же уверенной реплики, которую так небрежно бросила Нэнси, Кэтрин пришла к убеждению, что у ее племянницы еще не было лучшей роли. Ей всегда удавались ультрасовременные героини, но эта роль, казалось, была создана для нее. Нервозность в игре исчезла. Она примерила персонаж твердой, хорошенькой маленькой секретарши и отполировала его до резкого жесткого блеска, от которого почти резало глаза. По контрасту с размытостью миссис Рентон черты ее собственной героини были выточены из металла.

Мэдж Роджерс была влюблена в Рентона. И когда простодушный, заваленный делами коротышка в приступе отчаяния поведал ей о своих домашних бедах, она сознательно взяла его в оборот, без церемоний объяснив ему, что его отношение к жене было в корне неправильным. Он был слишком мягок. Он должен, заявила она, отомстить тем же, уехав ненадолго с какой-нибудь другой женщиной. Ничто так быстро не отрезвит его жену. И с величайшим самообладанием она предложила себя в качестве его спутницы.

– Боже мой, – прошептал Аптон Кэтрин, – я и понятия не имел, что наша маленькая Нэнси такой твердый орешек.

По мере развития интриги можно было заметить, что зрители выпрямились в своих креслах. Смутное первоначальное беспокойство исчезло. В зале явно чувствовалось напряжение. И снова ликование охватило Кэтрин. Она подумала, что все это время Нэнси знала о своем шансе. И теперь не собиралась его упускать. Она продавливала его, она держала всех на поводке. Она поразила восприимчивых зрителей своим жестким безразличием, своей страстной, но совершенно эгоистичной любовью к Рентону, своим жгучим стремлением взять от жизни все, что только позволяли ей, маленькой секретарше, ее красота и ум.

Кэтрин крепко вцепилась в подлокотники кресла. Она никогда еще не видела, чтобы Нэнси так играла. Кэтрин напрочь забыла о себе, лицо ее слабо светилось в полутьме зала, губы полуоткрылись – она страстно желала Нэнси большого успеха.

Акт закончился тем, что Рентон, наполовину очарованный своей секретаршей, наполовину сбитый