Во время праздника молодые люди пытались всеми доступными способами наиболее скрытно войти в контакт со священным местом своего племени. Они приписывали ему силу оплодотворения, которую пытались заполучить в малейших уголках пейзажа. Эти настроения находятся у истоков верований, судьба которых была долгой.

Одной из наиболее важных игр весенних празднеств был переход полуобнаженными через реку непосредственно перед союзом в поле. Вздрагивая от соприкосновения с холодной водой, женщины ощущали себя так, словно в них проникали плавающие души. Давно иссохшие родники оживали вновь, будто приход весны освободил их воды из заточения в подземной темнице, куда они были брошены мертвым сезоном. Из этих волнующих образов родилась мысль, что души усопших, ищущие в это время обновления новую жизнь, ускользают с потоком весенних вод из глубокого укрытия, куда их заключила смерть. Так возникло представление о крае умерших, соседствующем с миром живых и общающемся с ним в священные мгновения. Это подземное обиталище, прозванное Желтыми источниками, могло быть лишь зимним убежищем вод. Переходя реки, праздновали их высвобождение, призывали на край обильные дожди, к себе привлекали начала плодородия.

Китайцы никогда не прекращали сообща и одними и теми же обрядами требовать рождений, приносящих семьям богатство, и дождей, позволяющих семенам прорасти. Дождей и перевоплощений первоначально добивались с помощью состязаний между полами. Но в конечном счете пришли к убеждению, что вода содержит женское начало и что только женщины обладают добродетелью, позволяющей вызывать дождь. Вообразили также, что девственницы обретали способность стать матерями простым соприкосновением со священной водой. И действительно, было время, когда рождения происходили к единственной выгоде женщины, а все перевоплощения совершались лишь среди материнских предков. Это было время, когда дома и деревни принадлежали женщинам. Нося звание матерей, они там распоряжались. Будучи хранительницами семян, они укрывали их в темном углу жилища, где и расстилали на ночь свою циновку. Мужчины, эти чужаки, приближались к семейному ложу почти что украдкой. В доме в силу заразительного воздействия чувства близости союз на почве являлся союзом с почвой. Эта почва была землей женщин. В родном жилище они зачинали от контакта с зернами, вроде бы заключавшими в себе жизнь. Между матерями семьи, земляным полом в доме и собранными семенами устанавливалась общность атрибутов. Вблизи семян и семейного ложа смутная масса душ предков в ожидании времен перевоплощения, похоже, пребывала в материнской земле, в то время как Земля, приносящая плодородие женщинам и от них ее получающая, казалась Матерью. Таким образом, было время, когда населенная и поделенная Земля обладала только женскими атрибутами. Организация общества была тогда почти что матриархальной. Позднее, когда землепашцы, создав агнатические порядки, стали владыками сельскохозяйственных культур, духи почвы начали выглядеть наделенными мужскими признаками. Вместе с тем во все времена святые места оставались предметом общего почитания, решительно не терпевшего какого-либо различия в атрибутах.

Во все элементы обрядового пейзажа празднеств было включено нечто святое. Феодальные государства почитали обширные леса, крупные болота, горы и реки. Они не видели в них простых природных божеств. В их глазах это были распорядители дождя и засухи, а также нищеты и изобилия, здоровья и болезней. К ним относились, словно бы они были наделены властью, сопоставимой с властью князей. Горы и реки в этой святости не были обязаны своему поражающему воображение величию. Своей святостью они были должны гонкам и собирательству, которые приводили молодых людей во время соревнований к берегам речек и на склоны холмов. Горы и реки почитались как охранители порядка в природе и порядка среди людей, потому что на своих сельских праздниках крестьянские общины заново скрепляли, восстанавливая общественный договор, свой договор с Природой. Вырывающееся во время таких собраний наружу чувство почитания распространялось безразлично на воды и скалы, но также на цветы и на животных, на самые прекрасные из деревьев и на самые незаметные из растений. Та же самая Добродетель находилась во всех предметах. Подобрав зерно, ощущали не меньшую надежду, чем переходя реку. Все цветы одаряли беременностью, отгоняли болезненные воспаления, соединяли сердца, крепили клятвы. Не было цветка, находка которого не была бы чудесной, но ни один не обладал только своей добродетелью. Им всем добродетель приходила в силу того, что они появились во время праздника, что они были собраны, вручены, завоеваны в ходе соревнований. Они представляли как бы неделимую частицу священного места. В силу того же были священны не только цветы, но и звери, скалы и растения, земли и воды, предметы и участники празднества. Святым местом было все это, ибо все это было святым местом, ибо общинная связь объединяла все.

Святое место обладало высшим могуществом с неопределенными обязанностями. Оно было признанным свидетелем происходивших с определенной частотой федеральных празднеств, на которых обновлялся договор, связывающий людей, группу за группой, между собой и их всех с Природой. В эпоху, когда китайская земля была заселена лишь островками, а мужчины и женщины жили замкнутыми группами, когда существовали лишь первые признаки иерархии, святое место выглядит охранителем самых необходимых форм сотрудничества. Оно исполняет священную роль вождя. Каждый год, с помощью великолепной иерогамии восстанавливая его престиж и его авторитет, коллективными свадьбами творился из него божественный регулировщик ритма, заданного как временам года, так и человеческой жизни.

С самых отдаленных времен, которые только можно себе представить благодаря документам, обитатели Древнего Китая жили довольно крупными и мощными поселениями. Правдоподобно, что в последующем густота населения возрастала по мере того, как с уничтожением лесов, освоением целины и осушением продолжалось обустройство земель. Местные потрясения – наводнения, набеги варваров – могли кое-где замедлять этот процесс, но у нас нет ни малейших средств прочертить его кривую. На самом деле даже существование сельских объединений, состоящих из двух связанных между собой территориальных групп, может быть установлено только при помощи терминов родства и следов, оставленных этим дуализмом в юридических и религиозных обычаях. Следует предположить, что еще на заре исторических времен территориальные объединения обладали довольно сложной природой: в их состав входило более двух экзогамных и близких групп. В самих деревнях должны были находиться как люди, носящие одно и то же фамильное имя или, по меньшей мере, никогда не вступающие в брак между собой, так и люди, принадлежащие к различным семействам. В любом случае документы постоянно обнаруживают противостоящий Китаю деревень Китай городов.

Горожане противостоят крестьянам самым очевидным образом: одни – это деревенщина, вторые – знать. Одни хвастают тем, что живут «в соответствии с обрядами», которые «не опускаются до людей из народа». Сельчане со своей стороны отказываются вмешиваться в общественные дела. Они говорят: «Обсуждать их – дело тех, кто ест мясо». У одних и у других разные заботы, разная пища. Они различаются до такой степени, что предпочитают даже противоположные системы ориентации: знать предпочитает левую сторону, а крестьяне – правую. В деревне самое большее есть старейшина.