В обширных долинах классического Китая иссушенная сухими зимними морозами затвердевшая земля больше не принимает человеческого труда. Китайские крестьяне считали ее в тот период священной. Отдыхая сами, они предоставляли отдых «всему». Они начинали с того, что открывали время всеобщего ухода. Они пели: «Земли, возвращайтесь на прежнее место! Воды, стекайте в свои пропасти! – Летние звери, больше не двигайтесь! – Деревья, растения, возвращайтесь в свои болота!» Эту мольбу бедных пахарей понять нетрудно: ведь каждой весной им приходилось заново вспахивать захваченные мятежной природой поля. Это новое овладение они объясняли себе как возвращение и уход. Собравшись по видам, все существа возвращались в зимние укрытия. «Вода начинает леденеть, земля замерзает. Радуга скрывается и больше не показывается… Небо и Земля больше не общаются. Зима окрепла. Внимание к мостам, дамбам! Перекрывайте дороги, тропы!.. Не открывайте того, что укрыто! Не открывайте ни домов, ни построек! Пусть все будет замкнуто и закрыто!.. Иначе могут ускользнуть и рассеяться выделения Земли!.. Зимующие животные могут погибнуть!». Когда скрываются в своих берлогах зимующие животные, люди также замыкаются, с тем чтобы помочь всеобщему скрытому уединению. «Если крестьянин не собрал и не укрыл свой урожай, если он бросил на воле быка, лошадь, домашнее животное и кто-то этим завладеет, то не будет неправ». Право собственности не осуществляется на расстоянии или, точнее, как только зима ставит как бы барьер разобщения между людским трудом и землей, каждый вид становится недосягаем для всех других. Запрещен каждый посторонний контакт. Именно тогда наступает общий запрет, общее рассеяние, разрыв семейной жизни. Напротив, между существами одного вида, могущими оставаться рядом, близость даже возрастает. Размещенные группами люди и звери используют уединение для восстановления свойственного им духа. Укрепляясь силами от взаимной близости, они вооружаются способностями, которые им позволят, как только наступит весна и произойдет десакрализация земли, возобновить контакты. И тогда, поднеся ему груши, ягнят, черного быка, можно будет отпустить дух холода; можно будет, разбив лед, «убрать преграды, которые мешают воцарению тепла» и вызывают град и молнии; можно будет и изгнать духа засухи и после первой ритуальной пахоты вновь вспахать омоложенную зимним отдыхом землю.

Праздники земли имели драматический характер. На них царило крайнее возбуждение. Даже во времена Конфуция все участники, по словам одного свидетеля, становились «словно безумными» (следует понимать: одержимыми божьим духом). Огромную роль играли заклинатели: именно их и называли «одержимыми». Исполняемые под звуки глиняных тамбуринов танцы доводили танцующих до экстатического состояния. Его еще усиливало вино. Исполнялись пляски на звериный манер». Землепашцы укрывались под шкурами диких котов и леопардов. Они благодарили этих врагов мулов и кабанов в надежде примирить их на будущий сезон. Ими воспевались труды и дни прошедшего года. Они поздравляли друг друга с тем, что их труды всегда совпадали с деревенским календарем: они хотели бы возобновить это плодотворное согласие времен года и людских дел и рассчитывали обязать природу быть и дальше участливой. За выпивкой и пирами они торопились поглотить урожай: будущие сборы конечно же будут еще прекраснее. Они соревновались, кто сумеет с наибольшей лихостью растратить свое добро. Они всегда делали ставку на будущее: тот, чья ставка больше, думал, отдавая залог побольше, получить от судьбы наилучшее вознаграждение, большую отдачу от предстоящих работ. К состязаниям в расточительности добавлялись состязания в краснобайстве. Крики городских интеллектуалов не могли ничего с этим поделать. Эти разорительные, не менее скандальные, чем сопровождавшие эти соревнования состояния безумия сохранялись в течение столетий. Может быть, они и заслуживали бы строгого осуждения, если бы существовало умение предвидеть год за годом и если бы имелись амбары, склады, здравомыслящая экономика. Однако же эти оргии, в которых земледельцы мужественно преодолевали бесплодную тоску зимних дней, призывая друг друга поверить в собственное искусство, не были бесплодной тратой достояния.

Собравшись в общинном доме, мужчины думали, что образуют массивный противовес, противодействующий нападающим на мироздание силам рассеяния, в которых философы всех времен умели распознать женскую природу, «инь». Люди трудились над восстановлением чередующегося ритма смены времен года. Они этого добивались только своими силами, но исключительно благодаря состязаниям. Женщины к ним не допускались. Однако же на всех мужских оргиях господствовала контрастная расстановка участников. Считалось, что действенность церемоний зависела от противопоставления лицом к лицу участников и чередования жестов. Там должна была расположиться группа гостей, здесь – группа хозяев. Если одни воспринимались как воплощение солнца, тепла, лета, принципа ян, другие изображали луну, холод, зиму, принцип инь. Еще до общения им надлежало столкнуться, чередуясь при этом, словно времена года, с тем чтобы, в свою очередь сменяясь, времена года принесли всем людям процветание. О временах года думали, что каждое из них соответствует определенному полу. Тем не менее действующими персонажами были одни мужчины. Однако же когда танцевальные группы сходились, одна, как это известно по конкретному случаю, состояла из молодых людей, а вторая из зрелых мужчин. В этих состязаниях друг против друга выставлялись представители не разных полов, но неодинаково почитаемых возрастных классов. На застолье и во время выпивок место выделялось по возрасту (буквально – по зубам, то есть, видимо, по году рождения). Председательствовали старики.

Зимние празднества состояли из длинного состязания в расходах, позволяющего установить мужскую иерархию. Обрядовая эволюция подтверждает значение, которое со временем приобрели старики. За ними сохраняется главная роль в деревенском празднике Ба Чжа, когда приступают к зимнему молению. Им поручается пригласить природу и людей уйти в укрытия, где готовится обновление. Старики дают «старым вещам» знак отдохнуть. В траурных одеждах, с посохами в руках, они ведут год к его концу. Этим праздником старости оказывается установлен мертвый сезон.

Довольно рано старики завоевали возможность от имени своих деревень, в одиночестве, осуществлять траурные церемонии по уходящему году. Для открытия нового сезона в течение многих столетий на сельских сборах праздновались инициации вместе с помолвками. Ученые обряды еще рассказывают о весенних гуляньях, на которых «толпой развлекались юноши и девушки». Комментарий добавляет: «(тогда) признавалось совершеннолетие юношей; (тогда) брались жены». Жизнь могла пробудиться только благодаря соединившимся силам двух полов. Только праздник молодежи мог вызвать возрождение.

Инициации и помолвки происходили под контролем всей общины. Она заседала в местах, закрытых для домашнего использования и защищенных от осквернения. Освобожденные от общинных запретов юноши и девушки на фоне просторного и вольного пейзажа вступали в общение с природой. Принимая их первые встречи, та сверкала свежестью, в ней била через край животворная жизнь. В высвобожденных таянием льда ручьях потекла вода; в оживших родниках били источники, некогда запечатанные зимой; оттаявшая земля раскрывалась, давая прорасти травам; ее вновь заполнили звери, вырвавшиеся из своих берлог. Время отгораживания ушло, наступило время всеобщего проникновения. Земля и Небо могли «общаться», а радуга – отмечать их союз. Могли заключать союзы замкнутые группы, встречаться половые объединения. Молодые люди соединялись среди почитаемого и обновившегося пейзажа, где с незапамятных времен их предки сообща посвящались в таинства общественной жизни и таинства жизни пола, и тогда-то на фоне помолодевшей, оплодотворенной, лишенной своей сакральности природы зарождалось переполненное ощущением вновь обретенной молодости чувство глубинной близости. Союзы в поле вызывали внезапные и коллективные, в высшей степени заразительные вспышки эмоций. Эти общения в контакте с почвой под влиянием эффекта перенесения становились общением с почвой: она вновь становилась священной. Обогащенное августейшим величием традиционное место праздников казалось всем святым местом края.