Ордоньес отбросил саблю как можно дальше. Стальной клинок просвистел над плоскими головами и упал в обгоревшие кусты. Нибелунгов удивило столь рискованное поведение командира людей, но в этот миг он запел. Окруженный нибелунгами Антонио Ордоньес пел Лоэнгрина:

Что происходит? Языки нибелунгов вернулись в пасти, словно смотанные ленты серпантина. Преодолев владевшее ими стремление убивать все, что движется, твари с восхищением взирали на Антонио. Бой стих, над полем сражения воцарилась тишина. Нибелунги замерли. Они слушали, они внимали, как дети, получившие вожделенное лакомство.

От этого человека исходила волна чистых, ни с чем не сравнимых чувств. Антонио пел. Да, он открыл для себя секрет Власти. Антонио Ордоньес переживал момент истины! Он был силен и могуч, ему было подвластно изменить себя самого, исполнить свою мечту и стать тенором. Эта Власть подчиняла даже толпу адских чудищ, которые теперь завороженно слушали арии, низко склонив головы. Никогда прежде не приходилось нибелунгам ощущать подобное чувство – чистое, свежее, возвышенное, неземное. Музыка выражала эмоции, а эмоции становились музыкой.

Яростный грохот битвы стих. Сотни существ слушали Антонио, устремив на него лишенные век глаза, и внимали мелодии недоступным человеку способом. Музыка обращалась к ним на понятном языке, ибо фунгусы общались при помощи чувств. Скорее всего, чудища позволили бы Антонио петь, петь и петь до скончания веков, не приближаясь и не нападая, но в этот момент на сцене появилось новое действующее лицо.

Ордоньес заметил, что толпа нибелунгов почтительно расступилась, пропуская кого-то вперед. Перед ним появился тот самый тип с бутылкой. Нибелунги воздавали ему королевские почести, хотя ничего аристократического в его облике не наблюдалось: низкорослый пузатый человечек в замызганном пальто, на голове котелок. В затуманенных алкоголем глазках сквозила ненависть. Рядом, будто собака, следовала гусыня. Нет, не так: собаки обычно бегают позади хозяина, а птица уверенно вышагивала впереди, покачивая боками и раздувая грудь. Шея гордо тянулась к небу. Гусыня и человек в котелке приблизились к повозке. Этот самозваный царек явно не разделял восхищения, которое Антонио вызывал у нибелунгов. Он отхлебнул вина из зеленой бутылки, пошарил глазками по сторонам и хмуро воззрился на Ордоньеса. Затем премерзко захихикал.

– Вот это да! Гляньте, каков генерал, – воскликнул человечек с издевкой. – А пробор-то у него какой, прямо загляденье!

* * *

Всю битву Хик-Хик продрых под дубовым пнем, служившим ему столом. Вино ударило в голову, и он позабыл обо всем на свете. Но Лысая Гусыня ущипнула его сперва за колени, потом за срамные места, и он проснулся. Голова разламывалась, нос заложило. Сперва он отыскал пальто и шляпу: ему хотелось выбраться наружу и убежать. Но куда? Этого он и сам не знал. Однако, выйдя из кауны, Хик-Хик с удивлением понял, что события приняли неожиданный оборот: фунгусы выиграли битву.

Он осмотрел картину побоища, не веря своим глазам. На каждого мертвого фунгуса приходилось четыре человеческих трупа. Всюду, куда ни глянь, валялись безжизненные тела: люди, лошади, фунгусы.

Глядя на трупы, перевернутые повозки, горящие кусты, сломанное оружие и разбросанное снаряжение, Хик-Хик задумался, как вдруг услышал невероятный звук: кто-то пел. Ничего себе! Кто может петь на фоне эдакого пейзажа? Он достал револьвер, сделал несколько шагов вперед и узрел дикую картину.

Получается, как минимум один несчастный идиот выжил. Какой-то офицерик пел, стоя на груде ящиков, сложенных на повозке. Вокруг толпились фунгусы, зачарованно слушая его пение, как змеи, которые раскачиваются под звуки флейты. Оказавшись поблизости, Хик-Хик насмешливо зааплодировал:

– Браво, командир, брависсимо! Что это вы такое поете? Небось, Верди? Мне нравится Верди.

Всю свою жизнь Хик-Хик скрывался от людишек, подобных этому певуну. Власть имущих, сил правопорядка, одних полицейских, других полицейских, третьих полицейских. А тут еще и армия нагрянула. Первым делом ему захотелось поинтересоваться у певца, не желает ли тот что-нибудь сказать на прощание – впрочем, он уже и так все сказал своим пением.

Хик-Хик подал знак. С проворством таракана Коротыш взобрался на ящики. Он выстрелил в беднягу своим хамелеоньим языком, ухватил за ногу и сбросил с повозки.

Ордоньес грохнулся на землю, на него мигом набросились десятки и сотни фунгусов, и больше Хик-Хик его не видел. Зубы и когти растерзали несчастного. От Антонио Франсиско Ордоньеса Кабралеса остались только кровавые пятна и сотни чумазых ртов.

Последнее убийство возбудило чудовищ гораздо сильнее, чем все предыдущие. Они прыгали, визжали и размахивали конечностями, словно ватага сумасшедших. Хик-Хик чувствовал себя всесильным: победа опьянила его. Он уселся на голову Кривого, а сотни фунгусов закружились вокруг, прославляя своего повелителя. Чудовище и сидящий на нем человек походили на уродливый тотем. Хик-Хик выстрелил в воздух, вдохновленный победой и готовый на новые подвиги. Отправляя в небеса пулю за пулей, он пояснил фунгусам суть следующей операции: они спустятся в долину и сотрут Велью с лица земли. Оттуда войско вышло в горы, туда же и вернется. Только это будет уже не то войско, которое ждут в городке.

Как ему раньше не приходила в голову такая простая мысль? Велья располагалась в горах, вдали от цивилизованного мира, однако новость мигом разнесется по всему земному шару: городок с двумя тысячами жителей, оплот консерватизма, разрушен революционерами, гордыми представителями мира растений. Каждому станет ясно, что подобное событие означает непредвиденный поворот в истории человечества. Он сожжет этот город коллаборационистов, растопчет их поля, уничтожит стада. А жителей поубивает. Пощады они не заслужили.

Ему страшно хотелось прочитать эту новость в газете El Diluvio.[10]

Радость Хик-Хика несколько померкла бы, узнай он, что Великую битву исподтишка наблюдал один человек и что его появление приведет к неожиданным последствиям. Человеком этим был Касиан. Покуда он поправлялся в домике охотника, его преследовала одна мысль: убить Хик-Хика. Врач, приехавший из Сеу-де-Уржеля, залатал ему дыру на голове с помощью небольшой медной пластинки в форме ромба, которую крошечными гвоздиками прибил к костям черепа. В тот же день Касиан покинул дом охотника и отправился в путь. На нем было добротное пальто цвета спелой вишни, с собой он прихватил мешок с провизией, бутыль с винкаудом и великолепное ружье, купленное у охотника. В кармане у него хранилось сто пуль, а в сердце – дьявольское желание мести.