Все было прекрасно, ОЖ расцвела, перестала излишне гнобить девочку и даже разрешила ей отпраздновать пятнадцатилетие с подружками в «Макдоналдсе» – деньги на это, собственно, и были подарком. Лето наступило, и ОЖ с мужем отбыли на жаркий бело-оранжево-кобальтовый курорт, где прохлаждались дней пять, пока внезапно не позвонила коллега и не сказала, что дочь находится в больнице по причине тяжелого токсикоза на определенном сроке беременности и что коллега устроила ее к своей знакомой, что волноваться не нужно, но, вообще говоря, надо бы возвращаться.

Сказать, что ОЖ была в ярости – не сказать ничего. Нет, заявила она мужу, мы не поедем сейчас никуда, пусть тварь валяется в больнице, мы отбудем отдых по полной, а потом я ею займусь. Муж на новость отреагировал вяло и сказал, что это, в сущности, не его дело, пусть она решает сама, как правильно поступить. Они не сорвались и не поехали, но отдых был испорчен, коллега продолжала названивать и отчитываться о состоянии больной. ОЖ рвала и метала, она не знала, чего хочет больше – организовать немедленный аборт, предварительно добившись от мерзавки, кто автор ее интересного положения (найти ублюдка, выбить из него и его родителей денег, пригрозить статьей и пустить дело в ход) или просто уже отказаться от родительских прав – пусть государство занимается выращиванием этого не рожденного пока младенца и его непутевой мамаши. Печаль ОЖ заключалась в том, что дочь была собственницей в квартире, и так просто от нее избавиться, конечно, было невозможно.

Прилетев домой, ОЖ не поспешила бежать в больницу, сначала она отправилась к юристу, где задала массу вопросов, ответы на которые ее не очень порадовали и не удовлетворили: любое принятое решение тянуло бы за собой массу сложностей и последствий. Наконец, когда коллега прямо задала ей вопрос – когда ты собираешься забирать собственную дочь, – ОЖ привела себя в порядок, заготовила дежурные коробку конфет и бутылку коньяка и отправилась в больницу. Коллега вызвалась ее сопровождать.

Дочь ОЖ в казенном халате выглядела ужасно, матушка даже дрогнула было, уж очень убогая была больница, ее не приспособленная к трудностям дочь смотрела с отчаянием и болью в глазах куда-то поверх материнской головы. Поборов секундную слабость, ОЖ ледяным тоном поинтересовалась, как дочь себе представляет свою будущую жизнь и кто, собственно, папаша. Девочка молчала и плакала. ОЖ это сильно раздражало, она повысила голос, рисуя перспективы, особенно цветисто и вдохновенно рассказывая о возможности дочери «с выблядком» прибиться к каким-нибудь сердобольным женщинам при храмах и монастырях (муж ОЖ был набожен и приохотил ОЖ к кратким – долго она не выдерживала – стояниям на службах и вкрадчивым беседам о духовной жизни за вечерним чаем), где их и прокормят, и уму научат. «А мы, как ты понимаешь, не обязаны, – втолковывала дочери ОЖ. – Я вообще столько лет на тебя пахала, только жить начала, как тут ты со своим блядством подлым, неблагодарная ты сучка…» Коллега, хватаясь за сердце, пыталась остановить ОЖ, но та набирала обороты и децибелы, дочь под ее взглядом сжималась, и когда на очередное «кто отец, говори, мразь такая» ответа не последовало, мать от души врезала беременной девочке расслабленной пятерней по уху и щеке, больно задев ногтем глаз… И тогда девочка закричала, схватившись за лицо, скрючившись, упала на кровать, и уже бежали какие-то медсестры и нянечки, и уже хватали разъяренную ОЖ за руки, а она извивалась, выкручивалась из сдерживавших ее рук. И вот тут девочка проорала, закрывая руками голову: меня насиловал твой муж с первой ночи, как он у нас поселился!..

ОЖ не сразу поняла смысл сказанного, но уже слишком много народу все услышало и поняло правильно, а коллега произнесла слова «милиция, прокуратура, несовершеннолетняя». Не сказав больше ни слова, ОЖ рванулась на улицу в поисках такси, больно упала на скользком мартовском снегу, ободрав бедро о рваный край железной урны. Поймав машину, она, задыхаясь, поехала домой, частник обратил внимание на не вполне адекватное поведение пассажирки и, возможно, участливо обернулся к ней, протягивая бутылку воды… Это ли предполагаемое искреннее сочувственное движение стоило жизни ему и его пассажирке или что-то еще, но в них на полном ходу влетела потерявшая управление «газель».

Дочь ОЖ сказала неправду. Отцом ее ребенка был человек случайный – в том самом «Макдоналдсе» к ним за стол подсели симпатичные ребята, дело продолжилось на дискотеке, а затем в квартире одного из них, так все и вышло, легко и вполне радостно. О беременности она узнала только в больнице. А матери кричала исключительно для того, чтобы хоть раз в жизни сделать ей по-настоящему больно, чего ей, скорей всего, не удалось, но она так об этом и не узнала. Отцовство отчима доказано не было, сам он после экспертизы мгновенно испарился, а органы опеки вплотную занялись делом юной матери и будущего ребенка, да тут вмешалась многочисленная объявившаяся родня – та самая, которая отказалась от ОЖ пятнадцатью годами ранее. Так изумленная дочь ОЖ разом обрела бабушку, дедушку, пару теток с дядьями и некоторое количество кузенов. Вся эта толпа водила жалостные и деятельно заботливые хороводы вокруг ошеломленной девочки и ее пуза, и очень скоро у нее-то все стало хорошо. А как же иначе!

Жили-были Одна Женщина и Один Мужчина, тайно любившие друг друга. У каждого из них имелись семья, дети, непременный совместный отдых на майские и во второй половине августа, старые родители, долги, проблемы на работе, милые традиции, собака и кошка, дачный участок и средней руки автомобиль – в общем, почти все как у многих. ОЖ и ОМ, разумеется, дружили домами – мужские половины семейств пересекались на каких-то научных конференциях, пару раз вместе выпили, и кто-то был дружелюбнее и более открыт, чем другой – предложил вот прямо завтра поехать к ним на шашлыки, так и познакомились, и понравились взаимно. Дети, оценив друг друга на глазок, мгновенно испарились, и после их было не оторвать от множества важных совместных дел. Обменялись шашлычными визитами, а там легко всплыла идея справить Новый год в Эстонии: почти Европа, черепица-флюгера-огонечки, глинтвейн, ликер «Вана Таллин» – кто бы мог подумать, что он изобретен всего-навсего во второй половине XX века, а мы-то воображали и спорили, как лучше – со льдом или с кофе, 35 градусов или все 50, кремовый или лимонный. Вот под холодным эстонским небом, подогретые «Вана Таллинном», и пали друг другу в объятия ОЖ и ОМ, и так все было прекрасно и естественно в этом соитии душ, телес и настроения, что им на минуточку даже показалось, что те, не воссоединившиеся перекрестно супруг и супруга, если бы вдруг застукали их, снисходительно посмеялись и махнули бы рукой – так упоительна была ночь, сама ситуация, бесконечная симпатия всех ко всем и такие нежные раскрасневшиеся дети, спящие вповалку на полу коттеджа возле камина, путаясь в разноцветных спальниках.

Несколько лет ОЖ и ОМ встречались урывками, странными дорабочими утрами, обеденными перерывами, очень редко – вечерними сладкими часами в чьих-то сочувствующих квартирах. И трудно сказать, что им доставляло большее удовольствие – недолгие ласки и спешное обладание друг другом или бесконечные разговоры о своих домашних. ОЖ и ОМ делились мельчайшими подробностями, в итоге один знал так много о событиях в семье другой, что мог забыться и за общим ужином в клубе воскликнуть: а, это, что ли, та самая суперзажигалка, которую тебе подарил тесть? – и получить в ответ удивленный взгляд, ибо откуда вдруг такие сведения, вроде не всплывала эта тема в телефонных разговорах. Как-то врали, изворачивались, на ходу латали дыры, делали это более-менее искусно, по крайней мере никаких немых или любых других сцен после подобных ляпов так и не последовало. В следующий сеанс запретной любви ОЖ и ОМ, пожалуй, слишком поспешно отделывались от физиологической составляющей, чтобы поскорей перейти к жаркому обсуждению, как они в прошлый раз «чуть не засыпались», ахать, зарываться лицом в подушку и, зажмурившись, трясти головой – нет-нет, не дай бог, только не это, он(а) не переживет.