Итак, моё перо ещё скользило по бумаге, записывая те последние фразы, а я вдруг сам, своими глазами увидел продолжение истории Джона Ди с того момента, на котором обрывался дневник. Видение столь яркое, словно я вспоминал эпизод из собственной жизни. А может, я, ещё не рожденный, прожил вместе с Джоном Ди его жизнь? Ну что я говорю: вместе с Джоном Ди! Я воплотился, я стал Джоном Ди! Я видел… глазами Джона Ди, я воочию переживал те события, узнать о которых мне было неоткуда, ибо всё, что известно из документов, добросовестно записано мною на этих страницах.

Как только я идентифицировал моё «я» с Джоном Ди, меня пронзил неописуемый ужас; кошмар, который преследовал меня во сне, становился явью: на моем затылке, который сразу словно занемел, прорастало второе лицо… Янус… Бафомет! И пока я сидел, в бесстрастном и мёртвом оцепенении вслушиваясь в самого себя, в ощущение моего «я», претерпевшего столь головокружительную метаморфозу, в моём кабинете была разыграна в лицах сцена из жизни Джона Ди.

Передо мной, между окном и письменным столом, возникнув прямо из воздуха, стоял… Бартлет Грин — на поросшей рыжим волосом груди полурасстегнутый кожаный колет, на мощной шее опутанная огненной бородой гигантская голова мясника, широкая дружеская ухмылка которой производила жуткое впечатление.

Невольно я протёр глаза, потом, когда миновал первый страх, в глубокой задумчивости принялся их массировать с той основательностью, какая должна была исключить малейшую возможность обмана зрения. Однако человек, стоявший передо мной, упорно не желал растворяться в воздухе, — не оставалось ничего другого, как признать: это Бартлет Грин собственной персоной…

Тут-то и произошло самое непостижимое: я был уже не я, и тем не менее это был я, я находился по ту и по сю сторону, присутствовал и отсутствовал — и всё это одновременно. Я был «я» и Джон Ди; ожившие и ставшие реальностью воспоминания заполнили меня, но невытеснили моё сознание современного человека, и то и другое существовало во мне как бы параллельно. По-другому выразить такое смещение словами я не могу. Да, пожалуй, это наиболее удачное определение: пространство и время одинаково сместились во мне, то же самое бывает, если долго и сильно давить на глазное яблоко, а потом посмотреть на какой-нибудь предмет, он покажется странно деформированным — реальным и нереальным одновременно. Но какой из двух глаз видит «правильно»?.. Подобно зрению, сместились и ощущения органов слуха. Насмешливый голос Бартлета Грива доносился из глубины веков — и звучал непосредственно рядом:

— Все ещё в пути, брат Ди? Ведомо ли тебе, мой дорогой, как он долог? Ты мог бы достичь цели гораздо проще.

«Я» хочет говорить. «Я» хочет изгнать призрак словом. Но моё горло заложено, мой язык распух, какое-то отвратительное ощущение во всём теле; я не говорю, а думаю чужим, не моим голосом через века, проникая сквозь акустический фон, который фиксируется моими внешними органами слуха:

— А ты, Бартлет, и здесь становишься у меня на пути, не хочешь, чтобы я достиг своей цели. Посторонись и освободи мне путь к моему двойнику в зелёном зеркале!

Рыжебородый призрак, то бишь Бартлет Грин, навёл на меня свой мёртвый белый глаз и ухмыльнулся. Это скорее походило на зевок огромного кота.

— Из зёленого зеркала, так же как и из чёрного угля, тебя приветствует лик юной девы ущербной луны. Ты же знаешь, брат Ди, той самой доброй госпожи, которой так хочется обладать копьём!

В немом оцепенении уставился я на Бартлета. Нахлынувший на меня с такой устрашающей силой поток чужих мыслей, желаний, покаянных и агрессивных образов в мгновение ока был сокрушен, отброшен на второй план одним-единственным проблеском, сверкнувшим из моего собственного, спящего летаргическим сном сознания:

«Липотин!.. Наконечник копья княгини!.. Значит, копьё и здесь требуют от меня!..»

И все… Что-то во мне переключилось, и я впал в какую-то мечтательную прострацию, в которой словно под наркозом пережил ту лунную ночь заклинания суккуба в саду Мортлейка. То, что я прочел в дневнике Джона Ди, воплотилось в какую-то сверхотчетливую реальность; та, которую Джон Ди принял в угольном кристалле за призрачный образ королевы Елизаветы, явилась мне сейчас в облике княгини Шотокалунгиной, и стоявший передо мной Бартлет Грин сразу исчез, вытесненный страстью моего предка к демоническому фантому своей возлюбленной…

Вот и всё, что ещё могу я воспроизвести из фантастических переживаний вчерашнего вечера. Остальное — непроницаемый туман, кромешная мгла…

Итак, наследство Джона Роджера обрело вторую жизнь! Играть и далее роль безучастного переводчика я уже не могу. Каким-то загадочным образом я теперь ангажирован, причастен ко всем этим вещам, бумагам, книгам, амулетам… к этому тульскому ларцу. Стоп, ларец не имеет никакого отношения к наследству! Это подарок покойного барона, и принёс его мне Липотин, потомок Маске! Человек, который ищет у меня наконечник копья для княгини Шотокалунгиной!.. Всё, всё взаимосвязано! Но каким образом? Что это — кольца дыма, соединенные в цепи, нити тумана, свитые в верёвки, которые пронизывают столетия и вяжут моё сознание, сковывают мои мысли, лишают меня свободы?!

Сам я со всем, что меня здесь окружает, уже живу «по меридиану»! Мне совершенно необходимо отдохнуть и собраться с мыслями. Валы бушующего хаоса прокатываются надо мной, обдавая холодом. Чуть что — и моё сознание начинает колебаться. Это неразумно и опасно! Стоит только на секунду утратить контроль над этими видениями, и…

Меня в жар бросает, когда думаю о Липотине, о его непроницаемом лице циника, или о княгине, этой непредсказуемой женщине!.. Следовательно, рассчитывать мне не на кого, я действительно совсем один и совершенно беззащитен перед — ну же, произнеси наконец, — перед порождениями моей фантазии, перед… призраками!

В общем, необходимо держать себя в руках.

Вторая половина дня.

Никак не могу решиться на вторжение в выдвижной ящик за очередной тетрадью. Конечно, нервы мои всё ещё сверх всякой меры возбуждены, и это понятно, но есть и другая причина: в полдень почта преподнесла приятный сюрприз, и мне теперь в предвкушении нежданной встречи не сидится на месте.

Какое-то особое напряжение всегда примешивается к чувству радости от свидания с другом юности, которого полжизни не видел, — и вот сейчас, кажется, вместе с ним к тебе вернется прошлое, такое же счастливое и безоблачное. Такое же? Разумеется, это всего лишь иллюзия: конечно, он тоже изменился, как и я сам, никто из нас не в состоянии остановить время! Но как легко на смену иллюзии приходит разочарование, порожденное ею же! Нет, лучше не воображать себе бог весть что, и мои ожидания останутся необманутыми. Итак, ближе к делу: сегодня вечером мне нужно встретить Теодора Гертнера, моего старинного университетского друга, который в поисках приключений отправился в Чили и там, совсем ещё юным химиком, снискал почет, богатство и уважение. И вот теперь эдаким «американским дядюшкой» возвращается на родину, чтобы в покое и довольстве проживать свои за тридевять земель нажитые сокровища.