Было это в сорок шестом. Татьяна живёт с ним и сейчас. Довольна. Квартиру Вите далее четырёхкомнатную в центре города. Детей родили. Пацанов. Старшему двадцать пять. Младшему двадцать. У второго скоро дембель из войск ПВО. Старший отслужил. Работает у отца в колонии офицером по особым поручениям.

А насчёт питья — тема отдельная и обыкновенная. Город злоупотреблял отчаянно. Мужики, конечно. И в ИТК пили тоже почти все. Военные и зеки. Офицеры носили водку заключённым, себе и солдатикам, не имеющим выхода в город. Одни, как и заместители, пили с заключенными, и считались чуть ли не «братвой». Так потому командирского авторитета закономерно и не имели. Виктор Фёдорович на работе капли в рот не капнул. Шел вечером в ресторан и возвращался поздно, минуя «зону» с «крыткой», прямо к себе в квартиру, Где любил допить коньячок, прихваченный в магазине по дороге из ресторана.

Но самое любимое занятие «кума», которое появилось через пару лет работы начальником — держать на поводке тех, кто «откинулся» и остался жить в Кустанае. Когда зек освобождался, Серебряков выпивал с ним по стакану и брал с него слово, что когда найдёт место для жилья и работы, то придёт и оставит в журнале «кума» свой след. Фамилия, статья, освободился тогда-то, живу и работаю там-то, телефон такой-то.

— Будем с тобой зарабатывать хорошие деньги, — говорил бывшему зеку майор, закусывая водку солёным груздём — Ни на какой работе столько не получишь.

И редко кто из бывших отказывался. Практически никто. Освободившиеся нужны были Виктору Фёдоровичу, чтобы обнять своей властью свободу и волю городскую. Она ведь тоже разная. Есть простая воля, честная. Человек себе обыкновенно живёт и запрещённых, незаконных поступков не делает. А есть воля такая, которая просто кричит человеку в оба уха: «Вот же всё ничьё! Государственное! Почему оно не твоё? Нет же хозяина. Государство — не хозяин. Так как само государство — только слова. Набор бездельников-пропагандистов дурацкого коммунизма. Хитри, мудри, воруй, грабь, обдуривай это долбанное государство, которому ты на фиг не нужен, делай деньги тихо, другим незаметно и не понятно, и живи красиво.

Поэтому «откинувшиеся» продолжали жить под командованием бывшего «кума», имели много денег и умно творили преступления по инструкциям Виктора Фёдоровича, а потому не попадались и жили на свободе. Вообще, у «кума» в городе имелась фактически не очень маленькая, хорошо вооруженная собственная армия. Списанные пистолеты, ружья и даже автоматы он скупал там, куда их отвозили на переплавку. На недалёкий Магнитогорский сталеплавильный завод сбрасывали по акту списания. Часть от большого тоннажа Виктор покупал у заводских воров и записывал оружие в реестры как ломы и лопаты. Сбивали номера заводские и установить, откуда оружие уже было невозможно.

Отбирал он сильных, не глупых, злых и бездушных. Они могли всё. С середины шестидесятых появились «цеховики» В органах милиции они стояли на учёте как тунеядцы и годами клялись найти работу. А сами зашибали крупные деньги. Воровали или скупали по дешевке сырьё по всему Союзу и втихаря изготавливали всё, что не делало или делало плохо государство. Им и защита была нужна, и ударная сила, чтобы расправляться со всеми, кто перешел им дорогу или мог донести о подпольщиках в милицию.

А кого-то надо было просто перепугать сильно и заставить делать то, что нужно «подземельному» производству. Это делали люди «кума». Он называл просителю цену за преступление, «цеховики» платили, двадцать пять процентов Серебряков отдавал наёмникам, остальные оставлял себе. В семьдесят первому году «кумом» он работал уже двадцать пять лет и в сорок девять годов своих был богаче любого «цеховика». Боялись его все в городе. Кроме простых и честных, которые его вообще не знали. Он мог любого неугодного руками бывших зеков убить, покалечить, сжечь дом, заставить уехать куда подальше, напугать или отнять деньги, если кто-то из начальников цехов не хотел щедро делиться.

В общем жил Виктор Федорович хорошо, но нечестно и судьба его была ласковой к нему, но тоже глубоко непорядочной. А он существовал хоть и хитрым, но невежественным и глупым. И потому именно считал свою жизнь прекрасной и счастливой.

Александр Малович лично Серебрякова не знал, как и «кум» Шуру. И поговорить по душам не получилось бы у них. Но майор милиции после долгих раздумий всё же остановился на нём. Камалов, Русанов и прочие начальники «левого» производства сами были просителями. Организатором убийств, причём не только известных милиции, был он, подполковник Серебряков. Убрать его и останутся только скрытые от глаз цеха. Исчезнут все убийства кроме случайных или бытовых.

Лично Малович был не против цеховиков. Они делали всё. От гвоздей и продуктовых сеток «авосек» до инвалидных колясок. Причём качеством их продукция не уступала импорту из Чехословакии, Польши и ГДР. Но как блюститель закона и порядка Александр понимал, что и законы нарушаются, и беспорядок в государственных организациях от воровства только крепнет, а экономика раскалывается на куски. Вот если убрать Серебрякова, то хотя бы убийств по приказу станет в сто раз меньше. Он пошел к Русанову в милицейскую гостиницу. Алексей Иванович читал пачку свежих газет и ел пирожные из буфета, запивая их лимонадом.

— Привет начальству, — сказал Малович. — Слушай, мы же с тобой говорим друг другу только как есть? Не врём ведь?

— Ты что, Санпалыч! — поперхнулся Русанов лимонадом. — Опять стряслось чего-нибудь?

— Ты приказывал неделю назад стрелять вечером по воротам, когда я с работы приехал? Три выстрела шрапнелью по доскам и один в воздух? Потом мы с семьёй выехали из ворот в город. Опять выстрел. Дробины над головами высоко пролетели. Пугал меня?

— Не, я, конечно, сволочь, но в меру, — бухгалтер отодвинул от себя еду и локти поставил на стол, а подбородок на кулаки. Долго смотрел на Шуру. — Не просил я никого и сам не приказывал. И в голове такой мысли не было. Я, когда понял, что ты считаешь меня главарём и с меня начнёшь, особенно после смерти Иванова, то струсил и решил смыться от тебя подальше. А стрелять? Нет, не я это, товарищ майор. Памятью матери, царствие ей небесное…

Малович ходил по комнате и тёр подбородок. Что-то вспоминал.

— Вчера приехал я часов в десять вчера. Ты в это время был у нас, в гостинице УВД. Телефон тебе никто не даст. Да его в гостинице и нет, — он сел на стул, закинул назад со лба черный волнистый