Когда подошла очередь Антонио, он сильно разволновался. Сегодня он впервые видел шкаф открытым: внутри покоились два реальных доказательства их тайны, и охрана их уже сама по себе служила достаточным оправданием существования Союза Двенадцати. Над плитой, на средней полке, матово поблескивал сундук из драгоценной древесины. Сокровище тамплиеров! Скоро оно также будет открыто братьям для поклонения — по календарному плану это произойдет в ближайшую пятницу, выпавшую на 13-е число.

Третья, верхняя полка была пуста.

Встав, Антонио, так же как прочие, коснулся губами ректорского кольца. Темно-зеленый гелиотроп в багровых прожилках был обточен в форме продолговатого ромба, вставленного в оправу из резного серебра, придающую ему сходство с миниатюрным гробом. Перстень Антонио Гислиери, будущего папы Пия V! С бьющимся сердцем он занял свое двенадцатое кресло. Между тем ректор подтолкнул панно из красного дерева, и оно автоматически встало на место.

— Братья мои, в один прекрасный день верхняя полка этого шкафа должна принять самое драгоценное из всех сокровищ, в сравнении с которым все остальное не более чем отблеск, тень. Мы подозреваем, что это сокровище существует, но пока не знаем, где оно находится; возможно, нам удастся овладеть им и забрать под свою охрану, где оно наконец будет в безопасности. И тогда мы сможем получить достаточно средств, чтобы осуществить то, во имя чего мы посвятили свою жизнь Господу: мы убережем подлинность воскресшего Христа.

— Аминь!

Ректор занял свое место одесную от трона, что высился в центре, покрытый алым бархатом.

— Я избавил двенадцатого апостола от задания слушать разговоры двух монахов, такой надзор требует постоянного присутствия, а у него есть и другие дела. За дело взялся мой агент — палестинец, и скоро я смогу сообщить вам о магнитофонных записях, которые я сейчас анализирую. Двенадцатый апостол будет наблюдать за ватиканским книгохранилищем. Отец Бречинский его пока не знает, это облегчит задачу. В настоящее время я полностью контролирую информацию, поступающую к кардиналу. Что до Святейшего Отца, так ему такие тяжкие заботы ни к чему, и мы должны позаботиться о его спокойствии.

Одиннадцать дружно закивали в знак одобрения, ректор умеет добиваться желаемых результатов.

Идумейская пустыня, год 70

— Ты спал, аббу?

— С тех пор как я пришел сюда, в эту пустыню, я ждал твоего возвращения, мечтая дожить до нашей встречи. Теперь же, снова увидев тебя, я готов заснуть навеки… А как ты?

Левая рука Иоханана бессильно болталась, как неживая, а его обнаженный торс пересекал глубокий шрам. Он с беспокойством смотрел на старика, измученного недугом, его лицо совсем осунулось. Ни слова не ответив, он тяжело опустился рядом, но помолчав, заговорил:

— Убив Адонию, легионеры настигли меня в оазисе Айн-Фешха и бросили там умирать. Ессейские беженцы, которым удалось спастись при штурме Кумрана и избежать смерти, нашли меня и вынесли на своих плечах. Я был без сознания, но живой. Долгие месяцы они выхаживали меня в общине посреди иудейской пустыни, где нашли убежище. Едва начав ходить, я умолил их проводить меня сюда. Я должен был тебя найти. Ты не представляешь, как я добирался через эту пустыню.

Тринадцатый апостол лежал на простой циновке перед входом в пещеру. Его взгляд блуждал по глубокому ущелью, что простиралось перед ним. Вдали едва виднелась горная цепь и гора Хорив, где некогда Бог дал Моисею Закон.

— Ессеи… Если бы не они, Иисусу бы не прожил в пустыне сорок одиноких дней, которые так изменили его. Не будь их, я бы не встретился сначала с Иоанном Крестителем, а потом и с Учителем, и он бы не познакомился с Никодимом, с Лазарем, со своими друзьями в Иерусалиме. А теперь в Кумране, в одном из их гротов ты спрятал в кувшине мое послание… мы столь многим обязаны этому народу!

— Даже больше, чем ты думаешь. В пустынях Иудеи они продолжают переписывать манускрипты. Когда я уходил, они вручили мне это. Иоханан положил на край циновки пачку пергаментных листов. — Здесь твое Евангелие, отец, в том виде, в каком оно разошлось по всей Римской империи. Я принес его тебе, чтобы ты мог прочесть.

Старик чуть приподнял руку — было видно, как тяжело дается ему каждое движение.

— Чтение теперь меня утомляет. Лучше ты сам мне почитай!

— Их текст намного длиннее, чем был твой рассказ. Они больше не вносят поправок, просто выдумывают. Иисус, каким ты его описываешь, бы евреем до мозга костей, и обращался он к евреям. Легкий румянец проступил на щеках тринадцатого апостола. Он прикрыл глаза, будто оживляя давние, но глубоко отпечатавшиеся в памяти сцены:

— Внимать Иисусу — это как слушать шум ветра среди холмов Галилеи, как смотреть на отяжелевшие колосья, что клонятся перед жатвой, на облака, плывущие в небе над нашей землей — землей Израиля… Когда Иисус говорил, он бы похож, Иоханан, на флейтиста, играющего на базарной площади, на арендатора, ищущего себе работников, на хозяина, скликающего гостей на свадебный пир, на невесту, что наряжается для жениха… Это был сам воплощенный Израиль, все его радости, все скорби, кроткое сияние его вечеров на озерном берегу. Это была мелодия, прорвавшаяся ввысь из нашей родной глины, вознеся нас к его и нашему Богу. Слушать Иисуса — значит впитывать, как чистейшую влагу, нежность пророков, облеченную в таинственные напевы псалмов. О да! Воистину он был евреем, говорящим с евреями!

— Этому Иисусу, которого ты знал, они приписывают теперь пространные рассуждения в дух философов-гностиков. Они делают из него Логос вечное Слово. Они говорят, мол, «все исходит о него, и ничто без него не совершается».

— Замолчи!

Из закрытых глаз старца выкатились две слезы, медленно поползли вниз по впалым, заросим бородой щекам.

— Логос! Безымянный колдун ярмарочных философов, утверждающих, будто читали Платона, и пополняющих свою мошну, распинаясь перед легковерной толпой, чтобы заставить ее между делом подкинуть им еще несколько серебряных монет! Греки уже сделали богом кузнеца Гефеста, превратили в богиню потаскушку Афродиту, у них есть бог-ревнивец, и бог-лодочник. О, как же это просто — бог с человеческим лицом! Как это нравится публике! Обожествляя Иисуса, они отбрасывают нас назад, во мрак язычества, откуда вывел свой народ Моисей.

Теперь он уже просто плакал, совсем тихо. Помолчав, Иоханан заговорил снова:

— Некоторые твои ученики примкнули к новой церкви, но другие хранят верность Иисусу-назорею. Их выгоняют из христианских собраний, преследуют, даже иногда убивают.

— Иисус нас предупреждал: «Вы будете ненавидимы всеми за имя мое, вас будут гнать из городов и собраний верующих и предавать смерти». У тебя есть какие-нибудь вести от назореев, которых мне пришлось покинуть, чтобы укрыться здесь?

— Караванщики рассказывали мне о них. Уйдя с тобой вместе из Пеллы, назореи продолжали свой исход, пока не дошли до некоего оазиса на Аравийском полуострове. Он называется, кажется, Бака, — это одна из стоянок торговых караванов, идущих из Йемена. Бедуины, обитающие там, поклоняются священным камням, однако называют себя, как и мы, сынами Авраама. Так что теперь назорейское семя упало на аравийскую почву!