Не секрет, что такое долгое, злобное упорство бесов, пусть и нечасто, но случается, и монастырские старцы, за свою жизнь много чего повидавшие, когда Чичиков их спрашивал, почему послушничество дается ему столь тяжело, отвечали, что по многим причинам. Главная же, что бесы держали его душу за территорию, твердо отторгнутую от Христа, по поводу которой Спаситель смирился, что ее уже не вернешь, и так доверяли Чичикову, что сделали его как бы одним из своего племени.

Именно доверенным лицом зла, его законным эмиссаром он год за годом ездил по другим помещикам и скупал у них души почивших в бозе. Делался владельцем душ, которые думали, что навечно покинули юдоль страданий, срок испытаний кончился, теперь Господь возьмет их под свое крыло. И вдруг, как чертик из табакерки, появляется Чичиков и объясняет, что нет, чаша сия не испита. Раз они, как и раньше, платят подати императору, для нечистого они по-прежнему души живые. Но сейчас, когда антихрист увидел, что Чичиков, которого он считал за свое владение, своим раз и навсегда, силится встать на дорогу, ведущую прочь из адской бездны, он потерял голову. И есть от чего. Дело не просто в том, что такие грешники, как Чичиков, больше других имеют нужду во спасении, и не в том, что о такой душе, как чичиковская, на Небесах будет больше радости, чем о сотне душ праведников; речь далеко не об одной душе, хотя и ее спасти немыслимо трудно. Когда подобные Чичикову вспоминают о Спасителе, это значит, что весь мир готов отвернуться от зла. Это верное свидетельство, что царство антихриста, будто из прочнейших камней выстроенное из наших грехов, зашаталось, пошло трещинами, и день, когда оно падет, близок. Компаньоны Муразова подтверждали, что после долгой борьбы Чичикову удалось превозмочь бесов. Большую часть он так примучил, что они и сами были рады от него бежать, но Чичиков отпускал их от себя не раньше, чем с каждого именем его верховного начальника брал клятву, что он не только его келью, но и весь Покровский монастырь до скончания века будет обходить стороной.

Когда старцы убедились, что над бесами одержана решительная виктория и Спаситель прочно утвердился в чичиковской душе, они благословили его принять иноческий постриг в последнем, еще не закрытом монастыре на Иргизе – Верхне-Спасо-Преображенском. Еще Муразов слышал, что благодаря этому торжеству над злом, а не только одной начитанности влиятельные руководители Рогожского кладбища теперь очень прислушиваются ко всему, что говорит Павел Иванович. Чичиков же – ныне инок Павел – неотступно их убеждает, что как раз сейчас, в пору гонений, следует взяться за восстановление древлеправославной иерархии. Что единоверие – самое настоящее двоеверие: староверам брать священников из Синода всё равно как Моисею звать служить при скинии Завета жрецов языческого Озириса. Необходимо как можно скорее освятить миро для Святых даров, помазать настоящих священников и восстановить в храмах правильное богослужение. Если в мир не вернутся таинства Господни – крещение, причастие, если не будет освящено браком сожительство мужчины и женщины и они продолжат плодить выблядков, Русская земля так и останется под антихристом. Господь и попустил гонения, чтобы мы поняли: медлить нельзя. Когда кто-то из собеседников сомневался, что Новая Святая земля – давно удел одного антихриста, инок Павел ссылался на разорение Иргиза и на свои поездки вместе с Хлобуевым. Рассказывал, что чиновники, едва заслышав, что дело их богоугодное, другого интереса, кроме как спасти души, они за собой не знают, буквально сатанели. Каждый считал за честь ободрать их как липку. Если ничего не поменять, говорил инок Павел, Земля Обетованная к Спасителю уже не вернется, навечно останется Египтом, землей греха и рабства. И в общем, говорили Муразову, пусть и не сразу, но рогожцы с ним согласились, приняли, что другого пути нет.

Дядя Артемий, понимаю, ты кипишь, если добрался до настоящей страницы, прямо места себе не находишь, не зная, как меня остановить. Потому что Николай Васильевич подобное продолжение поэмы никогда бы не принял, наоборот, открестился бы от него, как от дьявольского наваждения. Сама мысль, что Чичиков может стать не православным – староверческим монахом и русское царство счесть за антихристово; сверх всякой меры почитаемого им императора Николая I за антихристово семя, а его сына и наследника, будущего императора Александра II, воспитателем которого он надеялся стать, антихристовым отродьем, – показалась бы ему кощунством. И вот ты думаешь, что обязан меня предостеречь, раз и навсегда удержать от такого рода кульбитов и фортелей, иначе Николай Васильевич оттуда, где он сейчас находится, не задумываясь, меня проклянет.

Я не спорю, ты во многом, а может быть, и во всем прав, но выслушай и мои доводы. Оба мы знаем, что Гоголь думал о том, что в середине или конце третьей части поэмы Чичиков примет иноческий постриг, об этом пишут несколько его корреспондентов, но, естественно, речь идет об обычном синодальном монастыре. Мы знаем также, как Гоголь и тот круг, частью которого он был, относился к раскольникам. Дворянство было сословием, в сущности, полуатеистическим, ко всей допетровской истории безразличным. Раскол представлялся ему осколком Средневековья, который неведомым образом уцелел, дожил до их времени. Как позже и для Островского, для Гоголя это было «темное царство». Пространство презираемое, отчасти враждебное, вдобавок, в отличие от Островского, еще и не шибко любопытное. Мир недобрых страстей, диких суеверий и разгула, вместе с тем – какого-то гомерического плутовства и такого же, ни с чем не сообразного скопидомства.

Мы знаем, что славянофилы, перенявшие у Гоголя его взгляды на церковь и государство, одно время интересовались расколом, даже устраивали со староверами диспуты об обрядах и вере, но и для них правота синодальной церкви была вне сомнений и компромиссов. Оттого они, в общем и целом, поддержали новые законы и ограничения, которые правительство стало вводить против раскольников. Это на одной чаше весов. С другой стороны, прими во внимание (перечисляю безо всякого строя и лада): барон Гакстгаузен, чья работа о крестьянской общине сделалась фундаментом славянофильских построений об «особом русском пути», основывался в первую очередь на исследовании староверческих общин Преображенского и Рогожского кладбищ и на знаке равенства, который он ставил между ними и сельскими общинами; мнение Герцена, что «у славянофилов и раскольников общие корни», они – в юдаистическом понятии о превосходстве племени и аристократическом притязании на чистоту крови, «что по духу все раскольники суть славянофилы»; о сходстве, едва ли не тождестве славянофилов и староверов в понимании предназначения России (и те и те взяли его из «Повести о Белом клобуке»). Согласись, что есть много общего в выступлениях Хомякова против возникшего при Алексее Михайловиче и с тех пор лишь укрепившегося убеждения, что русский царь – глава церкви: он писал, что ее главой может быть только Христос; в его же взглядах на государство как на неизбежное зло и мнением знаменитого расколоучителя Денисова, считавшего империю за силу, подчиненную антихристу, или уж во всяком случае антихристианскую. Так что у не раз помянутого Липранди были основания говорить, что славянофилы суть раскольники, но не в религиозном отношении, а в гражданском.

Хорошего, настоящего компоста в Старице не достать. Что могу, делаю прямо на месте. Снова перекопал землю, она уже с песком, навозом, опилками. Разбил клумбу по секторам. Точно по плану вбил колышки и натянул на них бечеву. На каждый участок тоже, точно по плану, внес свою лепту минеральных удобрений. Все три дня очень тяжелые, домой прихожу вымотанный, если бы не письма тебе – затосковал.