Всего новое путешествие продлится больше двух с половиной лет. Так же, как когда-то в Месопотамии и Персии, только на этот раз западнее, они будут пытаться разыскать церковь, до сего дня в неприкосновенности сохранившую древний обряд.

Сначала их путь лежит через Грецию и Малую Азию. По дороге они надолго останавливаются, иногда месяц, а то и два живут в разных малоазийских монастырях, дальше в сирийских и палестинских. Весну, лето и первую половину осени инок Павел и Авраамий проведут в Иерусалиме, затем через Иудейскую пустыню и Синай пойдут в Египет. Ночуя в тамошних скитах, они стараются и на шаг не уклониться от пути, которым Господь вел евреев из Земли рабства, только на сей раз дорога ведет их в противоположную сторону. Через северный Синай, благополучно обогнув Красное море, в сущности, и не заметив его, они переберутся в Мицраим, где сначала Иосиф, потом и всё семя Иакова прожило почти два века, и отсюда уже прямиком направятся в Каир.

В этом огромном городе, втором Вавилоне, они задержатся почти на три месяца, энергично интересуясь коптской церковью. Будут встречаться с ее священнослужителями и мирянами, но в конце концов, и не зная языка, поймут, что копты, хоть и вправду церковь их из древнейших, отъявленные еретики. Те самые монофизиты, что были осуждены и прокляты еще Халкидонским собором, после чего потеряют к ним интерес. Это – что церкви, сохранившей древний обряд, нигде в мире больше нет – стало для инока Павла самым большим разочарованием с тех пор, как он покинул Россию.

Конечно, за два года до того, еще ездя по Греции, Чичиков и Авраамий убедились, что шатость греков, их готовность склониться то к Риму, то к протестантам – в прошлом. Ныне они прочно держатся традиции и вполне православны. Клир и прихожане набожны, литургия служится с должной торжественностью, и крестят они, как и староверы, полностью погружая младенцев в купель. Всё это произвело на них самое благоприятное впечатление, но Чичиков тогда счел, что, пока они не знают, нет ли на Востоке другой, совсем уж не шаткой православной церкви, думать о греческих иерархах рано. Обоих смущало, что два века назад греки раскололи русскую церковь, сознательно и деятельно уничтожили ее древнее благочестие. Они понимали, как нелегко будет староверам смириться с тем, что именно греку Господь назначил восстановить в России древлюю иерархию.

Теперь в Каире после разрыва с коптами сомнений в этом уже не остается, и инок Павел – реальный, а не Чичиков – как-то разом теряется, перестает понимать Господа. В своем путевом дневнике он описывает, как они с Авраамием уже на обратном пути, стоя у самой воды, долго любуются Нилом, который «господственно разливает свои щедроты и долина которого зеленела произрастаниями и древесами подобно эдемскому саду… Посреди же этой красы на другом берегу виднеется славный город Каир, показывающийся в гордом виде огромных зданий, бесчисленных мечетей и высоких минаретов».

Не знаю, как тебе, дядя Артемий, а мне это описание Каира и Египетской земли показалось первым свидетельством усталости староверов – нового избранного народа Божия. Тот путь, которым они шли два века, те муки и страдания, которые Господь назначил их принести Ему в жертву, оказались чересчур тяжелы. Я вижу в этой короткой записи усталость от нескончаемого блуждания по пустыне, от столь же долгой и безнадежной борьбы с антихристом; готовность, признав свою вину, вернуться в дом рабства, к тишине, спокойствию привычной жизни. Сидя вокруг котлов, полных дымящегося, обжигающего рот мяса, понять, что ничего другого тебе и не надо – это и есть Рай. Забыть, наконец, о Земле Обетованной, о Боге, Который поманил их за собой, а куда и зачем, Сам не знал. В итоге безо всякого смысла изнурил и оставил, бросил посреди дороги. Забыл о них, будто о прошлогоднем снеге.

Снова рыхлил и поливал землю. Еще раз внес компост и минеральные удобрения. В центре клумбы, там земля чуть приподнята, посадил пионы.

Позднее это свое с Авраамием путешествие на Восток Чичиков вспоминал как время, хоть и не лишенное разочарований, но довольно спокойное. И вправду, едва они вернулись в Константинополь, пошла совсем другая жизнь. Город был буквально наводнен агентами российского посольства, и, по совету Чайковского, чтобы не привлекать лишнего внимания, они остановились на окраине города в маленьком монастырском хостеле для паломников. Записались простыми богомольцами, идущими на Святой Афон.

Два года, что они отсутствовали, Чайковский и ксендз Пашалык работали не покладая рук. Исподволь, чтобы никого не вспугнуть, они навели справки о всех безработных греческих епископах, митрополитах и патриархах – общим числом, как я уже говорил, их было двадцать шесть душ, кое с кем успели даже переговорить, в итоге интерес проявили лишь двое. Первого из кандидатов, так сказать, на показ, поляки привезли к Чичикову уже на пятый день по его возвращении в Константинополь. Но этот блин оказался комом. Едва греку стали объяснять, кто такие староверы и чего они от него ждут, он демонстративно умыл руки. Ни слова не говоря, опустил кончики пальцев в полоскательную чашку, стряхнул воду и тут же, даже не попрощавшись, вышел из кельи.

Со вторым кандидатом, бывшим боснийским митрополитом Амвросием, повезло больше. Босняк долго выспрашивал их исповедание веры, каждый раз с удовлетворением отмечая, что ни в обрядах, ни в догматах они не отличаются от греческой церкви, кроме того, и к ересям никакой склонности не проявляют, а потом сказал, что до начала поста даст ответ. Дело было в середине сырной недели. За эти три дня, так или иначе заговаривая об Амвросии, они от совсем разных людей слышали, что он добрый, нестяжательный пастырь из старинной священнической семьи. За его спиной подряд больше двадцати поколений священнослужителей. Что в бывшей его епархии – Боснии – православные отзываются о нем весьма хорошо, с редким единодушием говорят, что он был благочестивый и добрый пастырь, ревностный духовник, в общем, человек святой жизни. А митрополичье место потерял из-за того, что сочувствовал своим прихожанам, многие из которых оказались замешаны в восстании против турок.

К исходу Масленой недели Амвросий, как они и надеялись, дал положительный ответ. Теперь, чтобы не погубить дело, надо было действовать очень быстро. В первую очередь как можно скорее вывезти Амвросия из Константинополя. К тому времени между ними было уже решено, что эту часть операции возьмут на себя Чайковский и глава некрасовцев Осип Гончар. И у того, и у другого в городе были большие связи, но Чичиков обратил внимание, что сейчас и они нервничают. Еще когда обсуждалось, каким путем безопаснее вывезти Амвросия из Турции, а потом доставить в Белую Криницу, Чайковский, будто Катон, который, как известно, при всяком случае требовал, чтобы Карфаген был разрушен, говорил, что Меттерних, сколько бы взяток он ни получал, выдаст владыку России. Поэтому если, дай бог, дело выгорит и Амвросий окажется в Белой Кринице, он должен, не мешкая, посвятить в епископский сан как можно больше других староверов, иначе предприятие так и кончится ничем. Гончар был уверен, и Чайковский с ним соглашался, что надежнее всего из Константинополя вывезти Амвросия морем, на пароходе, который идет в другой город, названный уже в честь сестры римского императора Константина – Констанца. Оттуда до австрийской границы рукой подать.