Гостиная, кресло с ногами, ужин и чай с травками. Вообще Полины не было в Риме, когда всё случилось, но потом-то она приехала, и могла обсуждать что-то с бабушками!

— Полина, что ты можешь сказать о Норе?

— О твоей сестре Леаноре, ты о ней?

— Да, именно.

— А почему вдруг Нора?

— Объясню.

— Хорошо. Знаешь, я всегда думала — за что Розамунде достался такой ребёнок. Она была очень трудным младенцем — почти всегда плакала, не отпускала Розу от себя, её было невозможно уложить спать — первый год она спала по полчаса, не больше. Ни одну няню она не приняла, не желала оставаться без матери ни на минуту. Можешь представить, во что превратилась Роза за этот год. Ну и ты же понимаешь — при таком количестве врачей на семью, какое было, все вопросы, связанные со здоровьем, исключались в первую очередь. Нет, она была здорова. А когда научилась ходить и говорить — стало попроще, но всё равно ей было трудно отпустить Розу от себя хотя бы ненадолго. Роза подчинялась ей, хотя Илария ругалась страшными словами и говорила, что так нельзя воспитывать детей, и что она, Роза, будет делать, когда девочка вырастет требовательной и несамостоятельной?

Конечно, поступление в школу, а потом ещё и появление тебя подкосили Нору. Я-то думаю, что если бы не удалось отправить Нору в Санта-Магдалена, то и тебя бы не было, у Розы и Жерома к тому моменту были очень непростые отношения. Нора хотела себе мать безраздельно, а отца игнорировала — никто не знал, почему. И когда её со слезами и истериками отдали-таки в подготовительный класс, между её родителями сразу ощутимо потеплело. Сначала Роза очень переживала, порывалась каждый день ехать и забирать дочь домой, но ты же знаешь правила, никто ей этого не позволил, и с Норой было, как со всеми, к родителям только на выходные. Никто — это Илария и тогдашняя старшая Доменика. Они же смогли немного цивилизовать Нору — по крайней мере, она научилась существовать отдельно от матери. Правда, когда родилась ты, её мир непоправимо изменился, как я полагаю — теперь внимание и любовь Розамунды принадлежали не только ей одной, но было ещё одно существо, намного более слабое и беспомощное, чем она. Илария тогда проводила с ней много времени — приезжала в школу, разговаривала с ней, пыталась тренировать её способности, в конце концов.

— А что там со способностями? Какова была официальная оценка? — вдруг спросила Элоиза.

— Чуть больше, чем ничего. И никто не смог понять, в какой области лежало это «чуть больше». Правда, сейчас мне кажется, что она могла ощущать, что недолго будет с матерью, и поэтому требовала её себе безраздельно.

— Да, мне всегда казалось, что она любит маму и не любит меня.

— Не любит — мягко сказано. Терпеть не могла. Скажи, она как-нибудь помогала тебе в первый год в школе?

— Нет. Я её практически и не помню. Мне помогала Доменика, которая сейчас Секунда — она как раз доучивалась последние два года. Все считали, что я крутая — у меня такая кузина! Взрослая, но возится со всеми нами. О том, что у меня есть ещё и сестра, и она тоже в школе, вообще узнали не сразу, а когда узнали, не поверили.

— Вот. А когда не стало ваших родителей — в неё всё равно что бес вселился. Не самый простой характер, плюс переходный возраст, плюс потеря. Все мы старались её жалеть, но пойди пожалей её, такую! А скажешь что-нибудь, что окажется не по нраву — так тут же сядет рыдать, мол, я сирота, и вы все ещё меня ненавидите. Тяжело с ней было. Ты помолчала пару недель и снова заговорила, а она как будто была в порядке, но на самом деле только тронь — и тут же слёзы градом и упрёки ко всем вокруг.

Когда она выпустилась из школы, мы уже привыкли, что никто ей не указ, разве что Илария немного. И то — ей приходилось кричать, ругаться и не знаю, что ещё использовать, чтобы до Норы дошло. Честно говоря, доходило с трудом. Тогда решили — хочет жить сама и не иметь ничего общего с семьёй — пусть, вдруг передумает? Не хочет учиться — пусть, вдруг потом захочет? Пусть попробует сама. Под некоторым присмотром, конечно. Мама посодействовала, чтобы её взяли в клинику, правда, только сиделкой, ничего больше она делать там не могла, ибо не удосужилась научиться. А потом случилась эта жуткая история, про которую я знаю только с чужих слов, потому что была с Валентином и приехала только на похороны.

— Вот, про историю. Что ты знаешь?

— А ты тоже что-то знаешь? — удивилась Полина.

— Больше, чем хотела бы, — ответила Элоиза. — Расскажу. Но сначала ты.

— Мне позвонила мама и рассказала — Нора умерла. Валентин подсуетился, и мы прилетели, и Лина, и мальчики. Тётушка Илария была чернее ночи, и ничего мне не рассказывала, а мама знала только о том, что вдруг обнаружилась беременность Норы, нормальная, она говорила, беременность, девочка. Кто отец ребёнка — Нора молчала. Тогда Илария что-то подшаманила, как я понимаю, и нашла кого-то, кто был готов взять её в жёны. Они обручились, и он погиб. А потом и она — отравление. Вот и всё, что знаю я. А ты?

— Ты знаешь, кто был тот парень?

— Нет. Из них вообще было сложно вытянуть хоть слово. Я и не пыталась.

— Хорошо. Моя очередь, — и Элоиза рассказала всё, что знала она, и показала фото документов.

И в чём участвовала — тоже.

— Вот, значит, как… — задумалась Полина. — Ты-то в порядке? Нет, я вижу, что в порядке, но я ведь не эксперт, а случай сложный.

— Уже в порядке. Видишь — я слушаю, спрашиваю, говорю сама, и меня не уносит ни в какие дебри.

— Но какова Нора — связаться со священником! У него что, тонзуры не было?

— Да была, наверное, но видишь — на фото он всегда в головном уборе. Да и Нора была не самым наблюдательным человеком.

— Не в этом дело. Там главным было «хочу», остальное не важно. Но часто ли бывает так, что всё желаемое само плывёт нам в руки? Ох, и значит, это был наш шанс породниться с Савелли… любопытно, конечно. Жаль, Иларию уже не спросишь ни о чём.

— Да, у меня тоже нашлось бы к бабушке несколько вопросов, уж поверь. И не только про Нору.

— Единственное, что я сейчас вспоминаю — то есть, такое, чего не могу себе объяснить — это фраза Иларии, брошенная как-то вскользь, в разговоре — неужели мать была права и счастье в этом возрасте невозможно. Честно, я не знаю, о чём она говорила. Бабушка Барбара временами произносила что-то странное, я, честно говоря, её побаивалась. Счастье возможно в любом возрасте — как мне кажется.

— В этом — это в двадцать два, как было Норе? Мне она иногда говорила — вот будет тебе хотя бы тридцать пять, там посмотрим. Но до моих тридцати пяти она не дожила, так что обсудить не сложилось. Ну и про счастье — да, тут возраст не важен, а важно что-то другое. Уникальное сочетание разных обстоятельств. Вот скажи, ты счастлива?

— Да, — улыбнулась Полина. — Вполне. Бывало разное, и мне тоже случалось жалеть о сделанном выборе… но недолго. Потом случалось что-нибудь, что возвращало мне веру в правильность моего пути и гармонию с собой и миром. А ты? Ты сейчас счастлива?