меня, о роли театра в мире технического планирования и в жизни общества. Для того, чтобы прекратить все мои размышления о функции театра в постоянно изменяющемся обществе, я могу твердо согласиться со словами классика… «Из всех дошедших до нас светских институтов театр — единственно могучий и реальный институт, который связывает наше праздничное настроение, любовь к зрелищам, смеху, прикосновению, напряжению, возбуждению, потрясению непосредственно с праздничным импульсом, издревле присущим человеческому роду».

Театр — это актеры. И один из этой удивительной плеяды, ярчайшая звезда — Андрей Толубеев.

Но все-таки о книге, поразившей меня. Она стала мне доброй спутницей, советницей, и всегда рядом на рабочем столе. Она поразила меня, зацепила за живое и, думаю, пока я живу, не отпустит. Что такое роман-интервью? Раньше таких жанровых определений я не встречал. Но образец вот он — странное, казалось бы, несовместимое смешение литературы и журналистики, а в результате двенадцатилетней репортерской работы Андрея получился действительно роман, отвечающий положенным канонам «развернутого повествования о жизни и «развитии личности главного героя в заданных жизнью своеобразных обстоятельствах». В книге написано то, что прочувствовано самим, узнано и испытано. Только знающий человек мог написать: «Товстоногов всегда просил: «легче»! Ну, Господи, как это тяжко! Только ходивший по сцене человек понимает это. Как легко становилось, когда ты слышал это его четкое «да». И как невыносимо муторно было его резкое или усталое «нет», тяжелое «нет»…». «…О Стржельчике. Первое, самое банальное заключалось в том, что ему безумно нравилось быть актером. Я эту радость в жизни не получаю, например, когда узнают. А он был актером во всем…». Где еще прочтешь об этом, узнаешь такие подробности! А они в этой книге на каждой странице. Я уже говорил о театральном мире: об интригах, зависти и других бедах, видимо, у Андрея этого было меньше всего, и потому его коллеги так доверительно могли рассказать о своем ремесле, о личных представлениях, каким был тот или другой мастер на сцене и за ее пределами. Большинство глав этого романа так и называются: «Из беседы с Людмилой Шуваловой» «… с Олегом Басилашвили…», «… с Татьяной Дорониной…», «… с Алисой Фрейндлих…», «… с Михаилом Боярским…». И так двадцать имен. Большинство имен звучных. Их знают многие в России. Но есть имена, я назвал бы их камерными. Они известны узкому кругу, но без их работы многое потерял бы театр. Спектакли бы не имели того воздействия на нас.

Один из них Владимир Куварин — заведующий постановочной частью театра. Я хорошо знал этого удивительного человека, мы с ним быстро нашли общий язык, от него многое зависело при строительстве студийного корпуса во дворе театра, стоило ему пожаловаться Лаврову, с которым у него были прекрасные отношения, неприятностей не миновать. Иногда, когда было совсем невмоготу, и мы перекрывали дорогу в склад с декорациями, звонил мне и вежливо просил: разреши проехать, Михаил Константиныч.

Беседа Андрея с ним не явилась для меня открытием. Просто многое, чего я не знал, открылось для меня и осталось со мной.

«… — А какое самое тяжелое воспоминание вашей жизни?

— Ох… С сорок пятого года я работаю в театре. И я рад, что работаю в театре. Конечно, бывало разное. Бывали сложные времена, бывали легкие за эти полстолетия. Но сказать о том, что было что-то очень тяжелое… Мне было тяжело, когда я перешел на должность завпоста из макетчиков. Совсем другая должность. В макетчиках я был сам себе хозяин: когда хочу, тогда и работаю — хоть ночью, хоть днем. А здесь совсем другое дело. Было тяжело, но физически скорее. Самая большая тяжесть — смерть родителей, это было самое тяжелое в жизни. А трудности и сложности в работе — так ведь без них не проживешь, верно?

— Даже ранение не вспоминается, как тяжелый случай?

— А что ранение? Пришлепнуло — больно не было. Страшно тоже не было. Повалялся в госпитале.

— Вообще похоже, для вашего поколения слово «надо» — оно решающее. Так?

— Обстоятельства были такие, обстоятельства. Ведь война. Ну надо! Другого не возникало. Не могу сказать, чтобы во время войны и после мучился чем-то, какими-то проблемами, чтобы приходилось что-то решать, жизненный выбор делать.

— Вы никогда не оказывались в ситуации выбора?

— Какой выбор? Один раз выбрал в сорок пятом году, пришел в театр работать — вот и весь выбор. Чего еще выбирать?

Наверное, магнитофонная запись как-то редактировалась. Но живая бытовая речь с профессиональными словечками и оборотами осталась. Вообще эта книга не только читается, как завлекательный роман, но еще и «смотрится», легко представляется, как спектакль, в котором автор одновременно режиссер и комментатор главной темы своего творения: кто такие эти люди, что являют нам чудо театра. О себе, при этом, почти не говорит. Только «каждый пишет, как он слышит». Потому в книге явно присутствует и второй главный герой — ее автор.

Еще не зная, что это его последняя роль, он заканчивает авторское вступление печальным воспоминанием: «29 апреля 2007-го мы прощались с Кириллом Юрьевичем Лавровым… Он пришел в БДТ намного позже Стржельчика, но прожил в нем почти столько же…» А через год — в апреле 2008-го театр провожал Андрея Толубеева. Как-то слишком быстро — вмиг все произошло. Мне показалось, что вместе с ним ушла часть меня. Да, так оно и случилось на самом деле. Мир каждого из нас — это же наши родные, близкие, друзья — все те люди, которые, как нам кажется, неотделимы от нашей жизни, будут в ней всегда. Но они неожиданно уходят, и мир сразу съеживается. Конечно, мы не устаем при этом повторять, что покинувшие нас и этот мир навсегда остаются живы в нашей памяти, пока мы их бережем от забвения. Только рядом повторяется и другое: «…все пройдет, все забудется». Что тоже не лишено смысла, отражающего закономерность происходящего.

Я помню, в детстве никогда не думал, что моя мама вдруг умрет. В голову такое не могло прийти. Но это случилось. Такого горя я не переживал больше никогда. Маминой доброты, в которой вырос, хватило на всю жизнь. По-моему, все в конечном счете забывается, но ничто не пропадает даром. Это хорошо чувствовал Андрей. Потому не случайно у всех своих собеседников в книжке о Стржельчике он спрашивает о первых ярких впечатлениях детства. Как психолог он знал, что отталкиваясь от них, можно судить и о том, как складывался характер