мои ровесники, был принят в пионеры, в мою пору ступени — октябрьской — не было, потом вступил в комсомол. И все это время огромный пресс антирелигиозной информации от любимых учителей, наверное, они в это верили, не думаю, что под страхом работали с нами. Я помню своих учителей, это были достойные люди: умные, гордые, красивые, и мне казалось — независимые.

В коммунистическую партию я вступил в зрелые годы. Меня не заманивали в нее. Решение принимал я сам, уверен, что без меня бы обошлись в этой организации. Партия дала мне карьерный рост, я, так уж сложилось, являлся партийным функционером и, как вершина работы, был избран делегатом съезда, правда последнего, и рассматривался в качестве кандидата в члены ее Центрального Комитета. Какой Бог, какая религия — о них у меня и мыслей не было.

Только лишь в последние годы я интересуюсь этим. Не могу сказать, что верю в Бога, мне неловко, когда я вижу на экране знакомые лица, истово накладывающие на себя крест, думаю, что это дань моде. Почему неловко, не знаю, самому мне трудно перекреститься. Хотя всегда, когда мне трудно, я вспоминаю Бога и обращаюсь к нему со словами: «Господи, помоги, Господи, не допусти несправедливости, Господи, дай мне силы». С моей израненной душой мне трудно придти к нему открыто. Так хочу, чтоб дети и внуки верили в Бога. Нет, не в дяденьку на иконе, глядящего на нас грустным взглядом со стенки, не в дедулю, сидящего на седьмом небе средь седых облаков, не в астрального царька, требующего от своих подданных обильных жертвоприношений, не в идола храмов, не в космического сверхмужика. Пусть верят в Бога, который есть всегда, везде, во всех и во всем. В того, чье тело — Вселенная, и нет нигде больше или меньше, потому что он — это все, что было, есть и будет, и каждый из нас лишь частица его организма.

Я очень хочу, чтобы жизнь моих близких была наполнена смыслом и восхищением перед красотой безграничных просторов вечного мироздания, перед величием творца и творения, которые по сути своей одно и то же. Так хочется, чтобы они ощущали присутствие Всевышнего так же, как чувствуют собственное существование.

Мы молчали, каждый думал о своем. Вдруг Андрей сказал.

— В театре невозможно не верить, ведь все искусство от Бога. Талант от Бога. Я с молодых лет люблю храмы. Даже когда совершенно о Боге не задумывался, бывало, подожмет на сессии, надо как-то сосредоточиться, забыть о повседневных глупостях, и — иду в Исаакиевский собор. Когда преподавал, водил свои студентов в церковь Спаса Нерукотворного на Конюшенной, где Пушкина отпевали… Сейчас мне очень нравится церковь Симеона и Анны, что на углу Моховой: она недавно была отреставрирована, меня очень тянет туда. Во Владимирский собор хожу… И Исаакиевский по-прежнему люблю: народу там обычно немного, никто на меня не обращает внимания, — а мне это важно!.. В церкви ведь не услышишь: «Вон, смотри, смотри — Толубеев!..» Там все равны, все перед лицом Божьим… В Исаакиевском душа у меня просто летает, очень люблю этот собор…

Есть спектакли, после которых час-полтора прихожу в себя. Такое впечатление, будто все во мне противится этой роли. Такое происходит, когда играю Арбенина, как Божье воздаяние и одновременно, как Божью милость к этому человеку. Психологически показать все это очень сложно. Или спектакль «Макбет». Эта трагедия считается дурной, притягивающей зло: там есть чересчур глубокое проникновение в душу злодея. В те дни, когда в БДТ шел этот спектакль, у меня случались всевозможные несчастья. А ведь я играю даже не самого кровопийцу Макбета, а его друга, Банко, которого он же и убивает. Но каждый раз во время спектакля у меня случалось что-то ужасное: мать заболела, в реанимации лежала. Она умерла, когда шел «Макбет». И на девятый день я играл в этом спектакле, и на сороковой, и в первую годовщину смерти.

— Андрей, ну причем здесь Бог? Это мистика какая-то.

— Не знаю, не знаю, только вот душа не принимала эти роли. А душа все-таки от Бога.

Андрея Господь призвал к себе в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы — седьмого апреля по новому стилю. Название праздника — Благовещение — передает главный смысл его: возвещение Деве Марии благую весть о зачатии и о рождении Ею Богомладенца Христа. Архангел Гавриил принес самую большую новость — Сын Божий становится Сыном человеческим. Исполняется пророчество Исайи, Богородица отвечает согласием на весть ангела: «Да будет мне по слову твоему». Без этого добровольного согласия Бог не мог стать человеком. Он не мог бы воплотиться, так как Бог не действует силой. На этот праздник приглашаются люди честные, чистые. Андрей среди них. Я хочу, чтоб Андрей был прав: «Величайший разум есть, и некая сила руководит нашей жизнью, как на этом, так и на том свете».

Не помню кто сказал, но слова замечательные: «Когда умирают люди, и земля принимает грешные их тела, остальные продолжают вершить свои будничные дела. Они завтракают, ссорятся, обнимаются, целуются, моются в бане, идут в магазины за покупками. Кажется, мир такой же, как и прежде. Но не так. В короткий миг особой той тишины небо рушится. Земля рушится. Только этого не видно. Вернее, не каждый это видит».

Как-то разговаривая со своим внуком Пашенькой, я сказал ему:

— Вот вырастешь большим, закончишь институт, жаль, меня уже не будет в живых, но все равно я буду видеть тебя и все, что ты делаешь.

— Как это? — удивился внук.

— А моя душа улетит на небо и поселится в тело птицы, и оттуда я буду наблюдать за тобой, желая тебе только добра, — придумал я.

Паша недоверчиво смотрел на меня.

— Правда, правда, — утверждал я. Мне очень этого хотелось.

Я хочу, чтобы душа Андрея была среди нас, родных и друзей.

Пусть читатель простит мне за небольшое отступление. Продолжаю разговор с Андреем:

— В театре ничего не бывает «накатано», — утверждал Андрей. — Не верь актерам, которые говорят, что здесь надо играть сосредоточенно, а здесь можно расслабиться. Это слова несостоятельных артистов. В театре все идет на живую нитку. Что-то не получается, но ты сжимаешь челюсти и идешь дальше. Есть такие моменты, когда что-то расписывается, например, сценическая драка, но сыграть по договору нельзя. Мне очень нравилось работать с Товстоноговым. Он рассказывал что-то, а дальше ты уже сам. Терпеть не могу режиссеров, которые натаскивают, заставляют играть так, как они видят.

Совсем