Вот так навскидку в голову не приходило никаких подходящих вариантов. Возможно — убийство? Но в общине никого не обвиняли огульно, каждое убийство тщательно расследовали, а высшую меру наказания — пожизненное изгнание — применяли лишь в самых крайних случаях.

Да, за ворота выставляли с минимальным набором для выживания, предоставляя богам показать, достоин ли убийца жизни. Выживали, понятное дело, не все. Но и метку отверженного ставили очень редко. А за пределами общины о наличии знака было мало кому известно, и уж точно ничего не значило для простых обывателей…

Зачем же тогда убегать? Нет, убийство вряд ли могло стать причиной. Тогда что? И что отец мог посчитать достаточной причиной для моего срочного вызова? Дело, о котором вполне вероятно пойдет разговор за ужином, теперь выглядело гораздо серьезнее и важнее.

— Высокого неба, уважаемый, — отвлекла меня от размышлений и наблюдений за залом юная внучка Венкеласа. — Чего желаешь? Томатного супа с бараниной и чечевицей? А может, рыбы с тмином и семенами пажитника? Чапати[40] есть, с острым соусом, горячие еще…

Девчонка была хороша: улыбчивая, большеглазая, вошедшая уже в ту пору, когда детские прежде черты лица начинают медленно становиться взрослыми. Я прищурился, разглядывая пышущую молодостью и здоровьем родственницу хитрого корчмаря, усмехнулся попытке его пристроить родную кровинку. Явно же специально отправлял ее обслуживать клиентов. И далеко не каждый был в его глазах достоин подобной чести. А траппер в общине считался профессией почетной, хоть в наши дни и редкой.

Словно в подтверждение моей догадки, Еля, которую я помнил мелкой пакостницей пяти лет и юной исой лет четырнадцати, мимолетно скользнула взглядом по моему телу от плеч до пояса, и, кажется, будь у нее такая возможность, заглянула бы под стол, чтобы оценить все то, что осталось скрыто.

Я с трудом удержался от хохота — вот же прохиндейка! — еще через первое совершеннолетие не перешагнула, а туда же…

— Пожалуй, томатный суп и лепешки — звучит неплохо.

— И не только звучит… — уверенно ответила мне Еля с ноткой одобрения. — Я тогда передам деду и тут же вернусь…

— Не стоит беспокойства, милая, лучше распорядись, чтобы мне подготовили комнату. Ночь у меня выдалась очень тяжелая, перед важной встречей нужно отдохнуть.

— Конечно-конечно, исав! — торопливо пробормотала девушка, видимо, расслышав что-то в моем голосе. — Может, сидра принести? Или вина?

— Пожалуй, откажусь, — отрицательно качнул я головой. — А сбитень твой дед не варит?

Еля бодро закивала и, ловко лавируя между столиками и посетителями, скрылась из виду в узком проходе за стойкой. Дожидаясь возвращения подавальщицы, я достал курительные палочки с туго скрученными высушенными листьями полыни, толокнянки и шлемника. Трубку, как отец, я не курил. Палочки использовал скорее для иных целей — с ними и спалось лучше, и кошмары не донимали. Хотя те самые, что стали моими постоянными спутниками сразу после смерти Межи, пробивались даже сквозь дурман.

Зачастую, в этих снах я то пытался отыскать и остановить брата в запутанных переходах катакомб, то убегал вместе с ним от неизвестной опасности, то безропотно умирал вместе с ним. Наутро же неизменно просыпался измученным, усталым и разбитым.

Курительные палочки делала по моему заказу одна из старшекурсниц Лутавы. Я, по ее словам, был ее дипломным проектом. Кажется, она выбрала темой что-то об опосредованном влиянии рун на эмоциональный контроль магов через ритуально заряженные травы. Даже не знаю, какие свойства трав или рун оказывали на мою психику успокаивающий эффект, но пристрастился я к этой заразе крепко. Да и аромат был на самом деле приятный.

Поздний этот обед прошел весело. Еля с заказом явилась минуты через три. Томатный суп, ало-золотистый, присыпанный сверху смесью белого сыра и зелени, соседствовал на блюде в ее руках со стопкой горячих еще тонюсеньких лепешек, а рядом на плоской тарелке истекал жирком большой кусок запеченной с травами баранины на ложе из зеленой чечевицы. Кувшин с горячим еще сбитнем Еля принесла в другой руке, балансируя блюдом над головами посетителей. Видя этот бесплатный аттракцион, я даже поразился ее выверенным движениям. И ведь ни капли не расплескала ни из пиалы с супом, ни из кувшина.

Кунжутные лепешки удались местному повару на славу. Поджаристые, пористые, по краю очень румяные, с прожженными краями, но светлые, практически белые, словно бы недопеченные в центре — именно такие, какие я любил в детстве. Оторвав кусок от верхнего хлебца, я закрыл глаза и вдохнул неповторимый аромат. Медленно свернув чапати трубочкой, макнул краешек в постный томатный суп, подцепил немного сыра и с наслаждением закинул чуть размокший хлеб в рот.

Еля осталась сидеть за столиком и с понимающей улыбкой наблюдала за удовольствием, которое проступало на моем лице. Не думаю, что она сама хоть раз покидала общину, но разного люда повидала достаточно, так что вполне могла понимать чувства вернувшегося на родину. Глупый этот прокол встряхнул меня и выветрил из головы остатки ностальгической мечтательности.

— Очень вкусный у вас хлеб пекут… — кивнул я на лепешки, наблюдая за реакцией девчонки. — Я такого нигде не пробовал.

— Ты его неправильно ешь, — пожала плечами Еля, подхватила сверху лепешку, свернула ровным треугольником, словно ковшиком зачерпнула острый соус, и поднесла к моим губам. — Вот так правильно. А потом заедай супом.

Я чуть отвел ее руку от своих губ, отрицательно качнул головой.

— Ешь сама. Не люблю чересчур острое.

Девушка все поняла правильно и, кажется, нисколько не обиделась. Сжевала лепешку, и остаток обеда кормила меня байками из нелегкой жизни подавальщицы. Парочку героев полуправдивых ее рассказов я знал в детстве и юности, отчего истории казались еще более забавными. Суп был давно съеден, баранина с чечевицей приятной тяжестью опустились в желудок, от лепешек вовсе остался лишь горьковатый аромат, а шустрая родственница Венкеласа все подливала мне сбитня из кувшина, который начинал казаться бездонным. Однако усталость все же взяла вверх над моим разморенным сытным обедом телом. Выложив на стол серебряник, я благодарно кивнул Еле и поднялся на ноги.

Хозяин трактира тут же нарисовался рядом, оттеснив внучку в сторону, чем еще больше заставил себя уважать, смахнул со стола оговоренную плату и указал в сторону лестницы.

— Пойдем-ка наверх, исав. Покажу тебе комнату.

В этот раз ароматный дымок не помог. Сон утянул меня куда-то глубоко-глубоко, обдав тревогой, страхом и безнадежностью. Сначала вокруг была тьма. Тьма тяжелая, мрачная, безмолвная, и от этого совершенно непроглядная. Затем она стала очень медленно рассеиваться, редеть, открывая пейзаж, который я ни разу не видел в реальности,