министры-центристы сумели предотвратить полное политическое фиаско благодаря своевременным уступкам, которые предоставляли общественным деятелям определенное право голоса, но только на условиях, определяемых царскими министрами, и в контролируемых ими организациях. Тем труднее объяснить тот факт, что Николай II в середине августа сменил курс, резко и неожиданно. 22 августа (4 сентября) он председательствовал на совместном первом заседании новых Особых совещаний, а после этого в 10 часов вечера покинул Петроград, чтобы принять командование русской армией. Великий князь Николай Николаевич и его начальник штаба генерал Янушкевич получили новое назначение – на Кавказский фронт. 29 августа (11 сентября) Совет министров направил Горемыкина в Ставку – проинформировать царя о том, что его правительство желает сотрудничать с Прогрессивным блоком. Вместо этого Горемыкин озвучил мнение меньшинства и убедил царя распустить Думу. 3 (16) сентября Дума была отправлена на каникулы[213].

Члены Совета министров были в ярости. Поливанов обрушился с нападками на Горемыкина на следующем заседании (2 (15) сентября), вопрошая: «Как именно вы донесли наши мнения до императора?» Сазонов, нагнетая обстановку, добавил: «И что именно вы ему сказали?» [Cherniavsky 1967: 235]. Горемыкин раздраженно парировал, что недомустимо так на него нападать, и Кривошеин угрюмо согласился, сказав, что царь был проинформирован о рекомендациях членов кабинета, но проигнорировал их. Министры смирились со своей судьбой. Несколько удивляет, что так же поступили и депутаты Прогрессивного блока, который развалился, когда его организационная основа – Дума – была распущена. Два главных политических института, существовавших после 1905 года – Дума и Совет министров – активно боролись за участие общественности в политическом процессе ради повышения эффективности военных усилий. Однако, встретив упорное противодействие со стороны самодержца, они приняли поражение, не желая идти на открытый бунт. Это был, как позднее едко отмечал И. В. Сталин, «бунт на коленях»[214].

Если Николай II полагал, что справился с политическим кризисом лета 1915 года одним решительным (нехарактерным для него) ударом, то он сильно ошибался. Теперь, когда Дума сошла со сцены, правительство вынуждено было объявить призыв ратников второго разряда. 4 (17) сентября Поливанов объявил, что призыв начнется со следующего дня[215]. Эти новости, наряду с роспуском Думы ранее на той же неделе, привели к нарастанию волнений во всей империи. В первый раз с начала войны в столичных городах случились массовые беспорядки. Десятки тысяч восставших вышли на улицы Москвы и Петрограда (большей частью в Москве) [Pearson 1977: 60][216]. Их требования были в основном экономическими, однако касались и нового созыва Думы [Гайда 2003: 129].

Тем временем бунты резервистов достигли невиданного с момента первой мобилизации 1914 года накала. За все время войны недовольство больше не достигло такого уровня. По всей империи, от Владивостока до Пскова, было зафиксировано более 70 восстаний. Многие из них, как и раньше, приняли форму грабежей резервистами лавок с продовольствием и другими товарами. Однако некоторые носили явно политический оттенок. В Туле 8 (21) сентября в полдень резервисты вырвались с территории призывного пункта, бросая камни и крича: «Мы никуда не поедем, пока не призовут на войну полицейских и не созовут Думу!» В Ростове-на-Дону огромная толпа резервистов вышла с призывных пунктов, неся красные знамена с надписями: «Да здравствует Государственная Дума! Дайте нам Думу!» Время от времени ростовские резервисты останавливались, чтобы произнести речи с требованием нового созыва Думы и отправки полицейских на фронт. Затем они отправились на местную фабрику, убеждая рабочих присоединиться к их восстанию[217]. Как видно из требований резервистов, многие граждане империи были недовольны не только ситуацией вокруг Думы, но также постоянными отсрочками от призыва для тех, кто служил в полиции. Требование призвать на военную службу полицейских не только продемонстрировало растущую жажду справедливости, но и обнажило фундаментальный конфликт двух соперничающих ветвей царской власти – полиции и армии. Этот конфликт сыграет критически важную роль в дни Февральской революции 1917 года, когда солдаты встанут на сторону народа против царской полиции.

Хотя ослабление Прогрессивного блока и принятое в начале сентября крупными общественными организациями решение согласиться с действиями царя означало, что революции в 1915 году не случится, политическое недовольство существенно усилилось. 7 (20) сентября, в разгар призывных беспорядков и бурных заседаний на съезде Союза городов, А. И. Шингарев напомнил своим коллегам-оппозиционерам, что история войны и реформ в России говорит в их пользу. «Теперь наступает решительный момент, – сказал он. – Во имя нашего священного будущего, мы должны сделать всего один энергичный шаг, и мы добьемся всего, о чем мечтали лучшие люди России»[218]. Лидеры оппозиции продолжали встречаться и поддерживать связи друг с другом. Даже самые оптимистичные из консерваторов, как заявляла газета кадетов «Речь», не думали, что роспуск Думы разрешил политический кризис [Гайда 2003: 128].

Представители умеренного крыла России оказались в неудобном положении, когда сентябрь подошел к концу и впереди замаячила зима. Полагая, что царское правительство дурно управляло военной деятельностью, многие также опасались, что накал политических страстей может привести к анархической революции вместо либеральной технократии. Трезвомыслящий и осторожный кадет В. А. Маклаков очертил проблему памятными словами в своей известной статье «Трагическое положение», опубликованной в «Русских ведомостях» от 27 сентября (10 октября). Представьте, писал он, что вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге: один неверный шаг – и вы безвозвратно погибли. В автомобиле – близкие люди, ваша родная мать.

И вдруг вы видите, что ваш шофер править не может, потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас и себя, и, если продолжать ехать, как он, перед вами – неизбежная гибель.

К счастью, продолжал Маклаков, в автомобиле есть люди, которые умеют править машиной; очевидно, им надо поскорее взяться за руль, несмотря на то что задача пересесть на полном ходу нелегка и опасна. Но что, если сам шофер не идет на это? «В его руках фактически руль, он машиной сейчас управляет, и один неверный поворот или неловкое движение этой руки, и машина погибла. Вы знаете это, но и он тоже знает. И он смеется над вашей тревогой и вашим бессилием: “Не посмеете тронуть”. Он прав: вы не посмеете тронуть». Хуже того, когда вы осознаете всю трагичность положения, вы услышите голос вашей матери, которая будет просить вас о помощи, и, «не понимая вашего поведения, обвинит вас за бездействие и равнодушие. И кто будет виноват, если она, потеряв