Когда поляки вошли во двор замка, навстречу им из невысокой башни выбежали две девушки, бледные и худые.

– Это же наши, наши, – со слезами на глазах повторяла одна из них, более высокая и красивая.

– Ваши, красавицы, конечно, ваши, коль вы говорите на нашем языке, – рассмеялся один из воинов, молодой и прыткий. – А вы как здесь оказались, у тевтонцев проклятых?

– По несчастью, – мрачно ответила на вопрос старшая из девушек. – Продали нас захватившие наше село крестоносцы, как коров на торге, чтоб им пусто было.

– А скажите, братцы, нет ли среди вас кого из мазовецких земель князя Земовита, а может, и из самих владений пана Пешека из Седловиц? – с надеждой в глазах спросила та, что красивее.

Бойкий парень обернулся вокруг в поисках помощи, сам он не знал ни князя Земовита, ни тем более пана Пешека.

– Я слышал, что поместье пана Пешека сожгли проклятые крестоносцы перед самой войной, – откликнулся пожилой воин с усталым лицом и вислыми усами. – А сам пан Пешек пал в битве, это я точно знаю.

Надежда, вспыхнувшая было в красивых голубых глазах девушки, погасла, и в них появились слезы.

– Да ты погоди горевать-то, девонька, – продолжил, глядя на нее, сердобольный воин. – Мне кажется, в соседнем отряде был кто-то из Мазовецких земель. Ты постой тут, с места не сходи, а я попробую его найти.

Девушка осталась стоять посреди двора, как березка в чистом поле. Через полчаса во дворе вновь показался воин с вислыми усами. За собой он вел высокого и крепкого, но совершенно седого ратника. Увидев его, девушка побледнела и покачнулась, а он кинулся к ней со всех ног.

– Ивица, зорька моя ясная, доченька ненаглядная, – воскликнул мужчина, обнимая ее и прижимая к груди. – Все же Бог милостив, спас тебе жизнь, а я роптал на него, каюсь.

Девушка же, прижимаясь к такой надежной груди отца, плакала и сквозь слезы не могла сказать ничего. Только шептала, захлебываясь, повторяла, как во сне:

– Батюшка мой родимый, батюшка мой…

Вокруг них собрались люди. Они удивленно наблюдали, как среди последних отголосков заканчивающейся войны двое близких людей отыскали друг друга в чужой земле.

А Ясько, не выпуская из объятий так неожиданно и счастливо обретенную дочь, которую считал потерянной навеки, обернулся в поисках воина, что привел его сюда.

– Прими благодарность отцовского сердца, друг, – проговорил взволнованно, когда нашел его глазами. – Ты отныне благодетель мой, век не забуду.

– Да что там, – смутился пожилой воин, – дело житейское, все помогают, коли могут.

И он отошел подальше, оставив отца и дочь, неожиданно отыскавших друг друга, и остальным дал понять взглядом, чтобы не мешали им.

Через какое-то время Ивица пришла в себя настолько, чтобы говорить и немного соображать. Она отыскала взглядом свою подругу по несчастью и дала ей знак приблизиться. Та подошла, утирая слезы, – смотреть на эту встречу спокойно она не могла.

– А Яркин отец жив ли, батюшка? – спросила Ивица.

Ясько на мгновенье опустил глаза. Потом взглянул на девушку:

– Не могу порадовать тебя, девка. Отец твой на моих глазах убит был, когда мы против гадов этих железных стояли. Его потом в общей могиле и захоронили. Но в селе нашем тебя ждет не дождется мать. Ты для нее будешь как дар Господний, она ведь совсем одна осталась.

Ярка всплакнула об отце, но воспоминание о матери согрело душу, ее девушка всегда любила больше.

– А село наше, девки, совсем не там теперь стоит, – немного успокоившись, стал рассказывать Ясько. – Его крестоносцы сожгли, да мы тогда уж далеко были. Мы с мужиками, как вас забрали, комтура, зверя лютого, к себе заманили, да и повесили на кресте большущем, как собаку бешеную. А сами в лес подались всем селом и там новые хаты поставили. Вы бы, небось, и не нашли сами. Но теперь вместе пойдем. Война-то уже кончилась.

Счастливый и даже помолодевший Ясько увел девушек в свой стан, где было еще три мужика из их мест, и вскоре они все отправились в свою Земсту, что выросла в мазовецкой земле вместо сожженного тевтонцами Пильно. И невдомек было простому мужику Ясько, что своей местью за уведенную в плен дочь он приблизил войну с рыцарями ордена еще на несколько шагов.

Краков, осень 1410 года

Король Владислав с частями своей победоносной армии возвращался в столицу Королевским трактом. Он начинался от церкви Святого Флориана за пределами города, где покоились мощи святого покровителя Польши, и проходил внутрь высоких городских стен через Флорианские ворота с мощной оборонительной башней, которую опекал цех меховщиков, чрезвычайно гордых сегодня.

Настроение у всех было приподнятым, праздничным, ожидалось большое и яркое торжество. Но ни Янек из Збыховца, ни Раймонд де Клер из Ягелонца, ни их спутники этого праздника не увидели. Возле самой церкви Святого Флориана с двух сторон дороги, по которой шло войско короля, стояли люди из Збыховца, внимательно вглядываясь в проходящих мимо воинов. Они и выловили из потока своего пана, а следом за ним выбрались и остальные. Услышав вести, которые привезли его люди, Янек побледнел как полотно и крепко сжал кулаки. Оказывается, буквально пару дней назад на их поместье было совершено нападение очень жестокого иноземного рыцаря. Он хотел увезти из поместья малышку Ольгицу и жену рыцаря Ласло Данельку. Ингуш кинулась защищать ребенка, но злобный рыцарь с кривой усмешкой всадил ей нож в выпирающий уже живот и унесся, увозя рыдающую девочку и потерявшую сознание Данельку.

– Их еще можно догнать, – взволнованно говорил воин из Збыховца, – они не могли уехать далеко с ребенком и женщиной в тягости.

Тут уж и Ласло побледнел как смерть и, сцепив зубы, проскрежетал:

– Едем вдогонку, пан. Сей же час едем. Мы должны догнать их.

– Едем, Ласло, – отозвался Янек, едва сумевший устоять на ногах от известия. Он потерял любимую женщину, жену, которую клятвенно обещал умирающему пану Пешеку оборонить от всех бед, и это было горе неизбывное. Но он должен был спасти свою дочь.

– Всем принять боевое построение, – отдал команду сохранивший относительное спокойствие Раймонд де Клер, – мы выступаем в поход, немедленно.

И большой объединенный отряд быстрее ветра унесся на юг, оставив позади донельзя удивленных товарищей по кровавой битве под Грюнвальдом. Их война еще не закончилась, и предстоял очень важный, решительный бой со злобным венгром, который, как оказалось, ничего не забыл и не простил, и явился с местью в самый неподходящий момент. Рядом с Ласло скакал итальянец Розарио Бочелли. Его мальчик уже был рядом, но долг велел ему оказать посильную помощь человеку, приютившему и согревшему ребенка. Сейчас он, пан Янек, и верный его Ласло нуждались в помощи надежных людей как никогда.

Погоня была лихой. Догнали злокозненного венгра только тогда, когда польская земля осталась позади. Он продвигался довольно резво, не принимая во внимание, что молодой женщине часто становилось плохо от быстрой езды и непривычной походной еды, а ребенок без конца плакал и успокаивался только когда попадал на руки к Данельке. Но ехать вместе им не разрешали. Бедная Ольгица, напуганная до смерти, старалась плакать негромко, потому что злой дядя с усами страшно злился, слыша ее голос, и грозился отдать ее волку на съедение в ближайшем же лесу. Девочка задыхалась от слез, но старалась не подавать голос. От страха она начала заикаться, в глазах ее читалась тревога. Данелька же, страдая сама, старалась, чем могла, облегчить участь ребенка, успокаивала ее, но все это было ненадолго.