Ульрих фон Юнгинген не мог поверить тому, что видел. Враг сопротивлялся столь упорно, что победа, такая близкая и такая долгожданная, вдруг стала ускользать от него. Орденский резерв, на который было столько надежд, не сработал. Вдруг король Владислав, внимательно наблюдающий за ходом битвы с невысокого холма, где расположил свой командный пункт, отдал приказ, и в бешеный, не затихающий бой был кинут свежий резерв польских хоругвей. Подчиняясь азарту битвы и клокочущей в нем ярости, Ульрих фон Юнгинген отчаянно бросился вперед, но перед ним возник вражеский воин. Он не был ни особенно могуч, ни страшен на вид, и магистр не узнал в нем свою смерть. Но воин поднял руку, и на голову магистра обрушился огромной силы удар. Свет померк в глазах Ульриха фон Юнгингена, и жизнь его оборвалась. Единственная милость, которую даровал ему Господь, – это не увидеть своими глазами полный разгром непобедимой до сей поры армии подвластного ему Тевтонского ордена.

Король Владислав, стоя на холме, не упускал из виду ничего, происходящего на поле боя, весь сосредоточившись на передвижениях своих войск. Команды отдавались одна за другой, в разные концы неслись королевские гонцы с приказами, подавались видимые сигналы, поскольку услышать что-либо в этом аду кромешном было невозможно. Главным для короля было сохранить спокойствие и холодную голову. В битве чаще всего побеждает тот, кто не утратил хладнокровия и способности реально оценивать обстановку и здраво реагировать на неожиданные ее изменения. Владислав с этим справился. Он пережил опасный момент, когда вражеский рыцарь, страстно желающий принести победу своей армии, пробился к холму и нацелил свое копье на самого короля. Рядом с ним было совсем мало охранников, и это давало тевтонцу надежду. Но Владислав, как оказалось, был умелым воином. Он ловко отбил удар рыцаря своим копьем, а потом совсем еще молодой шляхтич, королевский секретарь Збигнев из Олесницы, бросился вперед и ударил рыцаря в бок, сбил с коня и прикончил. Король тем временем продолжал отдавать распоряжения. Но на душе становилось спокойнее. Он видел, как упал под ударом польского рыцаря, кажется, то был Добеслав из Олесницы, великий магистр, видел гибель маршала Фридриха фон Валленрода, великого командора Куно фон Лихтенштейна – пали практически все.

Куно фон Лихтенштейн погиб от руки самого Завиши Чарного, известного на всю Европу рыцаря, которого знал много лет. Сегодня ярость Завиши, защищающего не просто свою рыцарскую честь, но родную землю, горела огромным устрашающим костром, и устоять перед ним не мог никто. Сам же Куно особой мощностью не отличался, хоть и был преисполнен злобой, ненавистью и гордыней. Не спасли его и самые дорогие и крепкие латы. Но это была все же смерть, достойная рыцаря.

А вот маршалу Фридриху фон Валленроду не повезло. Яростно кинувшись на возникшего перед ним ненавистного литовского рыцаря, он услышал неожиданный свист и вдруг почувствовал, что руки его обездвижены. Он повернул голову и встретился взглядом с горящими торжеством черными узкими глазами на загорелом лице, оскаленном волчьей усмешкой. На мгновенье все замерло, как будто давая маршалу возможность осознать весь ужас положения, в котором он оказался. Он, гордый немецкий рыцарь, погибает от руки нищего кочевника. В следующий миг татарин резко дернул петлю, и мир перестал существовать для того, кто еще совсем недавно был великим маршалом могучего ордена.

Враг был обезглавлен, но все еще силен и сопротивлялся бешено. Владислав первым заметил перелом в ходе битвы, когда тевтонцы дрогнули и начали отступать, поначалу медленно, потом все быстрее и, в конце концов, ринулись с поля боя со всех ног, стремясь попасть под защиту своего вагенбурга. Их догоняли, валили, кого рубили, кого брали в плен. А те, кто успел достичь лагеря, встретили отнюдь не ласковый прием – охранявшие вагенбург простые пруссы, насильно угнанные в орденскую армию, повернули оружие против своих господ. Сеча была жуткая. Владислав с облегчением вздохнул и вдруг почувствовал такую огромную усталость, что, кажется, руки не поднять. Но он еще не выполнил свой королевский долг до конца, и придется снова взять себя в руки. Только маленькую передышку и можно позволить себе, совсем крохотную.

Конница Витовта несла большие потери в ходе битвы. Когда после первой атаки они отступили на свои позиции, Ремунас увидел сына на коне, невредимого. Рядом были Арнас и Бориска. Значит, все в порядке. Ему очень не хотелось, чтобы Иванкас шел во вторую атаку, которая будет непременно. Мальчик стал действительно, по-настоящему дорог ему, как родной сын любящему отцу. Но сказать он не мог ничего, ведь сам воспитал его воином. Только душа болела.

Вторая атака была еще более яростной. Когда поредевшие ряды конников откатились с поля боя, сердце Ремунаса вдруг бухнуло вниз и на миг остановилось. Он не видел среди воинов ни Иванкаса, ни Арнаса, ни Бориску. Боль уже готова была поглотить его, когда над полем, заглушаемый звуками утихающего боя, прозвучал звонкий мальчишеский голос, такой знакомый, такой родной.

– Отец, – кричал Иванкас, – отец, я здесь.

Ремунас оглянулся. Возле деревьев стоял его сын, стоял странно, опираясь на Бориску и истекая кровью. Воин, забыв обо всем, бросился к сыну.

Тот сделал было шаг ему навстречу, но замер, скривившись от боли. Вблизи было уже видно, что на его левом бедре зияет рана, наскоро перетянутая чем-то темным. Почти на ходу соскочив с коня, Ремунас кинулся к сыну, подхватил его в объятия и прижал к себе. Тот уткнулся лицом ему в плечо и вдруг расплакался.

– Арнас… – горестно шептал он сквозь рыдания, но объяснить ничего не мог.

«Он ведь совсем еще мальчишка, – промелькнуло в голове у Ремунаса, – а бойня получилась не всякому взрослому воину под силу, если опыта маловато». И он повернулся к Бориске. Тот сам едва сдерживался, чтобы не расплакаться, но рассказал, как все было.

– Мы, когда во вторую атаку пошли, с группой тевтонцев схлестнулись. Их двое рыцарей было, и еще оруженосцы, трое. Один из рыцарей рассмеялся так нехорошо и бросился на Иванкаса, подняв меч. Княжич успел отклониться и отбить удар, но тот не отставал и атаковал повторно. Мечи их звенели, а мы с Арнасом отбивались от трех оруженосцев, тоже не слабых в битве воинов. Второй рыцарь, отделавшись от наседавших на него литовских конников, крикнул что-то злое и кинулся на княжича с копьем с другой стороны. Тут бы ему и конец, княжичу нашему, но Арнас, громко закричав, вдруг бросил своего оруженосца и кинулся на рыцаря. Нанес ему мощный удар в бок, и тот свалился под ноги коню, а копье его, метившее в грудь Иванкаса, попало в ногу. Княжич побледнел и едва удержался в седле, однако рванулся вперед, пытаясь оттолкнуть своим копьем оруженосца, навалившегося на Арнаса сзади. Но не успел. Арнас упал. Княжич изменился в лице и с такой яростью кинулся на первого рыцаря, что свалил его с коня. Где и силы взялись у него, я не понял, а потом повернулся к проклятому оруженосцу, что Арнаса с коня сбил, но я уже справился с ним сам. Вдруг перед нами возник еще один рыцарь, но княжич стал падать. Я понял, что под ним убили лошадь, и успел подхватить его и перетянуть на своего коня. А потом уже мне было не до битвы. Княжич совсем сомлел, кровь хлестала из раны на бедре. Как я выбрался из бойни, сам понять не могу. Однако Арнас остался там, царствие ему небесное, золотой был мужик.