– Так вот, Иван Иванович, чтобы тебя успешно защищать, мне надо досконально знать – кто ты и что? Кстати, мне тут сказали, что ты вырос без отца…

Ваня хмуро кивнул.

– Да ты не журись, я ведь тоже в некотором роде сирота. Отец бросил нас с мамой, когда мне и года не было. Так что я знаю, что это такое…

Изложив этот вариант собственной судьбы, Шкиль мысленно извинился перед папой Сигизмундом, который в сыне души не чаял и до своих последних дней мечтал, чтобы он все-таки стал дантистом.

Однако, судя по всему, его «сиротский вариант» сыграл свою роль, и он услышал в ответ довольно обычную историю о том, как благородная мать-одиночка, надрываясь, растила сына, но не раскрывала ему свою страшную военную тайну.

До каких-то лет Ваня Перепелица почти не интересовался, как так случилось, что у него нет отца. Нет и нет. Мать все разговоры на эту тему ласково, но твердо пресекала. Она никогда не говорила, что отец погиб, Ваня сам придумал его героическую смерть то ли в небесах, то ли в море. Интерес к фигуре отца появился у него в школе, когда вдруг выяснилось, что дело даже не в самом факте существования отца, а в том, что есть отцы, которые могут дать своим детям такое, что другим и не снилось.

Его одноклассники вдруг вместе со страной стремительно разделились на бедных и богатых, и пропасть между ними с каждым годом становилась все глубже. Ваня в негласном соревновании – что может мой отец и чего не может твой? – по понятной причине не участвовал, но несправедливость происходящего переживал остро. Именно несправедливость. За что одним пацанам все? Чем они лучше него? А ведь он умнее и сильнее большинства из них!

Наблюдательный и умеющий сопоставлять факты, Ваня, вступив в непредсказуемый подростковый возраст, вдруг в какой-то момент – по некоторым проговоркам матери, по задумчивости, которая регулярно нападала на нее, – ясно понял, что его отец жив. Покопавшись однажды в отсутствие матери в ее бумагах, он обнаружил несколько припрятанных фотографий, на которых мать была снята рядом с мужчиной, на него, Ваню, очень похожим… К вдруг обнаружившемуся отцу он в зависимости от настроения испытывал разные чувства, но чем взрослее он становился, тем жестче и суровее они становились. И к таким оценкам склоняла его жизнь – беспощадная к неудачникам и слабым. Да и к тому же Ваня, как выяснилось, не унаследовал от матери способность всех прощать и понимать. Видимо, многие черты характера достались ему от отца, а тот, судя по ним, был мужик тот еще…

В общем, мучить расспросами мать Ваня не стал, а отправился в город Лихоманск, где, согласно некоторым его заключениям, и проживал его непутевый отец, к которому у него накопилось немало чисто конкретных вопросов… Именно конкретных. Потому как душеспасительные беседы о грехах и заблуждениях молодости Ваню не интересовали. Папашу надо было найти, одновременно выяснить его возможности, а потом предъявить конкретные требования – мне надо то и то… Но опять же сделать это надо было с умом. Ссориться и заниматься шантажом Ваня не собирался. Ну разве что если папаша окажется совсем упертой сволочью и мерзавцем.

Кто же мог представить, что в первые же часы его пребывания в городе к нему привяжется невменяемый громила и он окажется в милиции!

Шкиль сразу понял, что его «сиротский» вариант сработал – Ванюша проникся к нему доверием и, кажется, готов к сотрудничеству. Надо предложить ему этакую мужскую солидарность, мол, будем действовать сообща. Ведь если у них с Василисой все сложится, они с этим Иван Иванычем станут чуть ли не братьями! Ничего себе поворот сюжета! Но сначала надо было выяснить, что Ванюша знает о своем папаше.

– И что же ты собирался предпринять? Идти прямо к отцу?

– Я бы пошел прямо, но я даже фамилию не знаю. Хотел сначала походить людей поспрашивать – в школе, где мама работала, в доме, где она жила. Может, кто-то что-то бы и вспомнил…

– Ну, что ж, план оперативно-розыскных мероприятий составлен грамотно. Но суровая реальность внесла свои безжалостные коррективы. Для начала тебе надо покинуть стены этого негостеприимного узилища. Давай так, я договорюсь с милиционерами, что ты пока будешь находиться у меня, – напористо сказал Шкиль. – Только давай по-честному – никаких попыток к бегству в неизвестном направлении. Вот, давай подпиши мне бумагу, что ты согласен…

Шкиль подсунул ошеломленному его напором Ване первый попавшийся чистый лист бумаги, который тот беспрекословно подписал.

– Ну вот и отлично. Поживешь пока в моем охотничьем домике – это недалеко, на машине минут пятнадцать от города по шоссе.

– А у вас какая машина? – замирающим голосом пацана, бредящего автомобилями и обвешивающего стены плакатами с «Феррари» и «Порше», спросил Ваня.

– У меня? – нарочито рассеянно переспросил Шкиль, прекрасно понимая, что своим ответом может сразу и навсегда подняться в глазах этого симпатичного юноши на недосягаемую высоту. – У меня их три.

Ваня сглотнул комок, вдруг застрявший в горле.

– Три… – едва слышно выдохнул он волшебное слово.

– Но поедем мы на одной, нам кавалькады не нужны, – усмехнулся Шкиль. – Джип «Лендкрузер» тебя устроит? Для начала? А там и на других прокатимся…

Ваня опять мучительно сглотнул. Он смотрел на Шкиля совершенно влюбленными глазами.

А в джипе, куда он погрузился с трепетом и восторгом, он был совершенно по-настоящему счастлив. Новая жизнь, о которой он грезил всю свою бедную и трудную юность, вдруг открылась перед ним.

Я камни в него не бросал и настаиваю на том, что он сам бросал камни в себя. Может быть, камни сами в него летели?

Из объяснений задержанного

Мотю Блудакова заколдобило. Всерьез и по-настоящему. Он, прошедший высшую школу в агентстве ученой сучки, последователь и партнер непревзойденного адвоката Шкиля, раз за разом оказывается в полном дерьме, когда сталкивается с провинциальным херувимом Гонсо! И дело не только в неудаче с глупой сестрицей Алинушкой из парикмахерской, не только в нескольких проигранных в суде процессах, которые Мотя готовил для Шкиля. Гонсо действительно стал его идейным врагом, отступить перед которым означало признаться в своем непонимании законов нынешней жизни. А Мотя был уверен, что он их просекает, и достаточно четко. И он привык жить с этим сознанием. Появление Гонсо с его идиотскими романтическими представлениями о людях и тех законах, которые ими движут, разрушало всю составленную Мотей картину житейского моря, по которому доселе он плыл весьма уверенно. Такие персонажи, как Гонсо, должны были в этом море либо тут же тонуть, как слепые щенки, либо, получив несколько раз хорошенько по башке, усвоить, что не им здесь устанавливать законы и пожинать лавры. А этот мало того что выиграл у них со Шкилем несколько дел, так еще теперь мог запросто стать прокурором, что уже ни в какие ворота!..

Остановить херувима! Эта задача вдруг стала делом чести для Моти, хотя его представления о чести имели мало отношения к тому, что в это понятие вкладывали всякие там рыцари и поэты. Просто Мотя был абсолютно уверен в правоте некоторых немудреных правил, которые воспринимались им как истины в последней инстанции. Таких, как «Своя рубашка ближе к телу», «Всяк сверчок знай свой шесток», «Мое – мое, а о твоем поговорим»… И именно их немудреность свидетельствовала об их верности.