вина, боясь, что вслед за ней погибнет и средняя, я начала воровать. И знаете, мне вот ни капельки не стыдно! Я делала все, что могла, чтобы выжить. Благо, «голодный год» подходил к концу, а там уже легче было. Почти всегда удавалось что-то достать. Так и жили, потом нас забрали в сиротский приют. А там… — Она замолчала и внимательно посмотрела на парней. — Простите, вам это, наверно, не интересно. Так редко здесь можно кого-то увидеть, что я невольно позволила себе заболтаться. — Она неловко рассмеялась.

— Да нет, что вы! Продолжайте. — Араки действительно заинтересовала история бабушки. Он думал, что услышать из первых уст о том, что тогда происходило, очень важно. Ведь скоро совсем не останется тех, кто сможет об этом рассказать. Да и отвлечься от собственных проблем очень уж хотелось.

— Да больше и рассказывать-то нечего. Выросли мы в приюте, обучились и пошли работать, к тому времени уже и мир наступил. Потом замуж повыходили и разъехались в разные стороны. Даже не знаю, как она сейчас, жива ли еще. Столько времени прошло. — Она замолчала, пристально смотря на памятник. Выражение ее лица изменилось, мимолетные воспоминания давнего прошлого всплыли в памяти, глаза наполнились слезами и от этого отблескивали сильнее тусклый свет солнца, уже клонившегося к закату. — Я часто думаю, может, если бы мы тогда были чуть умней и оставили бы ему этот кусок мяса, то, может быть, он выжил бы? Может быть, мы тогда бы справились вместе с отцом, и младшенькая тоже выжила бы?

— Этого вы никогда не узнаете, — как и прежде равнодушно сказал Себ, выкидывая докуренную сигарету.

— И то правда. Так же ведь, может быть, что не отдай он нам этот кусок, мы не смогли бы выжить. Не знаю. — Голос ее дрогнул, а слезы покатились по одрябшим щекам.

Хиро растерялся. Он хотел бы утешить ее, но с какой стороны зайти, что сказать, он не имел ни малейшего понятия. А Себастьяну, казалось, было глубоко по барабану. Всем своим видом он выдавал полное безразличие.

— Нечего реветь об ушедшем, — холодно отрезал он. Хиро гневно посмотрел на белобрысого.

«Да как он может! Он же даже малой доли того, через что она прошла, не вынес бы!»— подумал он, но сказать ничего не решился.

— Простите, — жалобным тоном сказала она, уже успокаиваясь. — Иногда не выходит сдержаться. Когда такое происходит, я обычно представляю, что он сидит сейчас где-нибудь на небесах под облаками и смотрит на нас. И всегда он там был и всегда следил за нами. За мной и сестрой. Смотрел, как мы живем, как проживаем подаренную им жизнь. Наверно, он недоволен тем, что вместо того, чтобы с внуком гулять, я сижу на сыром богом забытом кладбище. Может быть, он злится на меня за это.

— Не знаю на счет того, смотрит ли он на вас или нет, есть ли вовсе загробный мир. Да это и неважно. Скажу только, что в первую очередь жить дальше надо ради себя, ведь вы и есть продолжение его жизни, а плакать спустя столько лет о смерти одного, пусть и дорогого вам, человека, уж простите, невероятно неправдоподобно. Признайте, наконец, вы не о нем плачете, а о себе, о своей жизни, прожитой в сожалениях, о том, что чувствуете себя виноватой в его смерти, от жалости к себе. И не прикрывайтесь обычаями, правилами и моралью. Эти походы на кладбище нужны не мертвым, а живым.

Себ договорил, и повисло неловкое молчание. Внутри Араки все кипело и бурлило. Ему казалось, что он вот-вот не выдержит и даст этому нахалу в морду.

«Да как так можно! Совсем оборзел уже! Так разговаривать со старшими, с ветераном, в конце концов!»

Но он сдерживался, сжимая в бессильной злобе кулаки. А женщина все так же отрешенно смотрела на памятник. Слезы высохли, а лицо ее не выражало никаких эмоций. Налетел ледяной ветер, затрепетал и пропал, заставив поежиться всех троих. Себастьян отвернулся от женщины и направился к выходу.

— Продолжение его жизни? — неожиданно сказала женщина вслед ему. — Однажды сестра мне сказала то же самое. Я этого не понимаю. Она сказала это, когда собиралась уезжать на другой континент вместе с мужем по черт-его-знает-какой программе. Я тогда ее упрекнула в том, что она больше не будет приходить на могилу, что она забудет о нем. Она ответила, что мы должны не на могилу ходить, а жизнь прожить счастливо ради него. И ради него дать лучшую жизнь нашим детям, и именно за этим она уезжает. Мы сильно поругались тогда, после отъезда мы не виделись и даже не общались. Вот так иногда легко обрываются кровные узы. Не то чтобы я так сильно была обижена, да и она, я уверена, тоже совсем не оскорбилась. Гордость. Никто из нас не смог переступить через нее и написать. Так две дуры и прожили полвека на разных сторонах Земли. Сейчас я даже не знаю, где она живет, какой у нее адрес, да и жива ли, вообще, но почему-то я постоянно вспоминаю ее слова здесь, день изо дня так же стоя напротив его фотографии. Возможно, что и она и вы молодой человек правы, но я считаю, что поступить так — это как-то не по-человечески. Хоть кто-то в этом мире должен помнить о нем. — На короткий миг повисло молчание, и будто внезапно вспомнив о чем-то, она встрепенулась и совершенно преобразилась, отбросив прежнюю грусть. — Опять я заболталась. — Она вновь неуклюже рассмеялась. — Простите мне мою слабость. Ну а вы?

— Что, я? — Себастьян выслушал ее, но оборачиваться не стал.

— Вы несчастны?

— О чем вы?

— Так уверенно и холодно говорить о смерти, так легко ее воспринимать. Возможно, мне показалось, но вы в вашем возрасте многих уже успели потерять. Я не права?

Себастьян обернулся, но не сказал ни слова. Его глаза загорелись ясным и неописуемо глубоким цветом, отражая огненный свет закатного солнца, напоминая чистейший опал. Сложно было понять, злиться он или спокоен, а может, сбит с толку неожиданным вопросом, но это уже был не тот бесчувственный взгляд. Обдав ее и рядом стоящего Хиро этим взглядом, он отвернулся и неторопливо продолжил идти к воротам.

— Араки, — тихо позвал он его и, ни слова не сказав на прощание, ушел.

Хиро наскоро попрощался с бабушкой за него и принес извинения за поведение белобрысого. Она в ответ душевно улыбнулась и попросила его не беспокоиться об этом.

— Еще кое-что, — вспомнила она, когда он уже направился к