все тот же водитель, что вез их сюда. Себастьян встал с холодной земли и отряхнулся.

— Куда теперь? — Араки повторил за ним.

— По домам. Хватит на сегодня. Я устал.

Они сели в автомобиль и безмолвно двинулись обратно. Араки хотел нарушить молчанья, так давящего на него, но что сказать, он не знал. Чувство вины за срыв и неловкость от испуга не давали ему покоя. Он ерзал на заднем сиденье, то делая вид, что смотрит на дорогу, то раскрывая рот, чтобы что-то сказать, то тут же его закрывал и отворачивался. За этим наблюдал в зеркало заднего вида белобрысый и, чувствуя лишь неприязнь к его, как ему кажется, придурковатым действиям, демонстративно отвернулся к окну, не желая как-то снять напряжение со сложившейся ситуации. Не то чтобы он презирал его или чувствовал отвращение, скорее даже наоборот.

«Несмотря на страх, он так спокойно к этому отнесся и даже чувствует себя виноватым. Да и боялся он смерти, а не меня, по-видимому. Сейчас же сидит и не знает, как подступиться, словно новорожденный олененок пытается бегать, едва научившись стоять. Если подумать, это даже забавно, но, уж извини, у меня нет сил исправлять твое неуклюжее положение»

Он не знал, что именно его так вымотало, но сейчас ему хотелось только покоя. Он отвернулся к окну и почувствовал, что еще немного и задремлет: веки тяжелеют, по телу разливается слабость и почему-то так странно тепло на душе. Непонятно уснул он все-таки или же нет, вся дорога стерлась у него из памяти, очнулся он уже рядом с домом Араки. Высадив его, таксист довез и белобрысого до дома. Зайдя в квартиру, он наскоро разделся и упал на кровать.

В эту ночь впервые за всю его жизнь ему приснилась мать. Он, правда, не помнил ее лица, но он точно знал, что эта женщина — она. Белоснежные локоны, как и у него, развивались на слабом летнем ветерке. Кажется, это был август. Яркий солнечный свет невыносимо бил в глаза и жег кожу. Он, еще мальчик, осторожно держался за ее легкую шелковую юбку в пол и с опаской смотрел вокруг. Они стояли на большой вокзальной площади и ждали кого-то. Вокруг постоянно проносились шумные, вечно спешащие куда-то толпы, только они вдвоем стояли, не шелохнувшись, уже невесть сколько времени. То и дело его мать смотрела на часы на своем запястье и всматривалась в мимо проходящих людей.

— Мам, кого мы ждем?

— Того, кто какое-то время поживет с нами, — она сказала это с приятной теплой улыбкой.

— С нами?

— Да. Я надеюсь, вы с ней подружитесь.

— Она меня все равно не заметит.

— Заметит. Ты же не прозрачный, в конце концов.

— Я хуже, чем прозрачный. Меня будто вовсе не существует.

— Ну как же не существует. — Она наклонилась к нему и схватила за нос. Он недовольно нахмурился.

— Отпусти, — сказал он гнусавым голосом.

— Вот видишь. Ты существуешь. — Она игриво захохотала, отпустила его нос, и нежно прикоснувшись своей худой бледной рукой его затылка, прильнула к нему, дотронувшись до его лба своим лбом. Себ улыбнулся, ведь это было очень приятно.

В этот момент к ним подошла женщина возраста его матери с маленькой дочкой ровесницей ему. Матери сразу пустились в пустую болтовню, которую ему слушать было совсем неинтересно. От нечего делать он стал рассматривать девочку. Она была небольшого роста даже для ее возраста, одета в короткое платье с яркими и, по его мнению, некрасивыми узорами, переливающимися кислотно-яркими цветами, волосы ее были небрежно растрепаны, а на щеке была грязь. Но пусть вид был в целом какой-то неухоженный, она по-своему очаровывала. Длинные темные волосы необычно переливались красно-рыжим оттенком на солнце; чуть смуглая кожа казалась на вид бархатной без единого изъяна; ни царапинки, ни синяка, ни одного даже маленького шрама; и большие блестящие, как два рубина, глаза, пытливо рыскающие по округе в поисках чего-нибудь интересного. Побегав немного глазами, она непонимающе уставилась прямо на Себастьяна.

«Она что, на меня смотрит? Да нет. Она, наверно, что-то сзади увидела»

— Мам, а что это за мальчик? — Jна дернула за кофту слегка заболтавшуюся мать.

Себ обернулся, думая, что может рядом стоит какой-то другой мальчик, которого он не заметил. Но вокруг не было ни одного мальчика кроме него.

«Она меня заметила?! Сама?! Да быть такого не может!»

— Ой, простите. Мы забыли вас представить, — сказала мать Себа. — Хикари, это — Себастьян. Себастьян, это — Хикари.

— Мам, а почему у него волосы такие белые? — голос ее был уверенный и слегка высоковатый, напоминающий трель жаворонка.

— Так спроси у него, — подначивала она ее, желая лишь, чтобы дети подружились.

— Почему у тебя волосы белые? — обратилась она уже к нему, но он, растерявшись, лишь недоумевающе хлопал глазами.

— Он сегодня не очень разговорчив, — тут же оправдала его мать.

— Это потому что он — дурак?

— Я же говорила тебе, нельзя так говорить! — одернула ее мать.

— Почему нельзя? Это же — правда. И вообще, все мальчишки — дураки! Еще и имя такое дурацкое — Се-ба-стьян, — имя его она исковеркала, специально повторив его по слогам и поставив ударение на последний слог.

Растерянность как ветром сдуло. После такого она сразу сменилась на раздражение. Все, что ему теперь хотелось — это ответить на гадость гадостью.

— Хикари! — еще более грозно сказала ее мать.

— Ну Хи-ка-ри, конечно, лучше! Еще и платье твое — ужас просто! У самой в глазах от него не рябит? — рассержено выпалил он.

— Ну-ка повтори! — Она ловко отпрыгнула, словно юркая кошка, не дав схватить себя своей матери, и стремглав помчалась к Себу. Он и не заметил, как она ударила его кулаком по лицу и, сбив с ног, села ему прямо на грудь, желая ударить еще раз.

— Прекрати сейчас же! — мать схватила ее за руку и подняла.

Потом началась ругань, ее отчитывали, понукали за ее скверный задиристый характер, а Себастьян все так и лежал радостный и думал:

«Она меня заметила! Заметила! Меня! Сама!»

Он открыл глаза, лежа в холодной постели, свернувшись калачиком. За окном было темно, а часы показывали два ночи. На душе будто скреблись кошки, физически было немногим лучше. Он дрожал от холода, от которого не спасало ни одеяло, ни обогреватель. Завернувшись в одеяло наподобие рулетика, он по привычке пошел на балкон курить. Только он прикурил сигарету, как увидел на улице то, что в мгновенье развеяло все остатки сна. По аллее шел, покачиваясь, Араки. Он был сильно пьян, а в руке