Порядок уведомлений о лицах, ранее состоявших в агентурном аппарате (к каковым, скорее всего, относился и Таврин), был иным. Подразделения «А» НКГБ в этих случаях выдавали краткую справку: «Личное дело архивный № …» без сообщения иных подробностей. Однако в любом случае никакая справка, никакой документ, расшифровывающий действующего или бывшего агента, не могли быть приобщены к уголовному делу, за исключением случаев, когда это было необходимо для изобличения лица в его преступной деятельности. Даже прокуратура не имела доступа к материалам личных и рабочих дел агентов, а в исключительных случаях, когда эти данные должен был увидеть прокурор, осуществляющий надзор за следствием в органах госбезопасности, его знакомили с ними в помещении НКГБ без права делать выписки.

Отдельный, самостоятельный учет агентуры велся в органах военной разведки, пограничной разведки и военной контрразведки. Агенты органов госбезопасности, призванные в ряды Красной Армии, помимо их личных и рабочих дел, учитывались также в дополнительных карточках учета агентуры (ДКУА), которые передавались в соответствующие подразделения военной контрразведки. В эти спецслужбы и оперативные органы надлежало давать самостоятельные запросы, но процедура в общем была идентична описанной.

Поскольку в случае с Тавриным компрометирующих материалов вполне хватало для его осуждения, то установление прошлой принадлежности подследственного к агентурному аппарату госбезопасности не усугубляло и не облегчало его положение, не принималось во внимание в ходе следствия и никак не отражалось в материалах уголовного дела. Именно поэтому этих данных там нет и быть не могло, обвиняемого судили не как изменившего агента разведки, а просто как обычного военнослужащего.

Безусловно, бесспорное заключение о принадлежности Шило (Таврина) к негласному аппарату органов государственной безопасности или военной разведки можно было бы вынести исключительно на основании знакомства с его личным и рабочим делами или, на худой конец, с учетной карточкой формы 3. Естественно, это противоречит действующему законодательству, а потому абсолютно нереально. Альтернативным вариантом является официальное подтверждение конкретной спецслужбы, которая вольна либо давать таковое, либо не давать, либо даже дать дезинформацию по данному предмету, что и происходило неоднократно. И в данном случае, когда КГБ СССР/ФСБ РФ столько десятков лет скрывали и скрывают от общественности подлинные материалы дела, рассчитывать на адекватный ответ от них не следует, а суждение приходится выносить на основании косвенных данных. Именно это вызывает возражения со стороны ряда оппонентов данной теории, полагающей ее бездоказательной. В связи с этим следует разобраться, какое именно подтверждение может считаться в данном случае достоверным и достаточным. Каждый читатель должен самостоятельно решить, считает ли он перечисленные в настоящей книге доказательства достоверными и исчерпывающими, и вынести собственное суждение, которое может быть разным у разных людей. Автор же, скорее, склоняется к выводу о работе фигуранта на спецслужбы СССР, хотя и отдает себе отчет в том, что ряд фактов в его деле выглядит с этой точки зрения весьма двусмысленно, а некоторые даже противоречат ему. Тем не менее, массив косвенных доказательств принадлежности Шило (Таврина) к негласному аппарату советских спецслужб весьма обширен, демаскирующие признаки довольно красноречивы. А поскольку контрразведка обычно оперирует именно признаками, а не доказательствами, игнорировать такое было бы ошибкой. Крайне прискорбно то, что современные органы государственной безопасности столь упорно хранят тайну своих архивов, хотя само судебно-следственное дело № 5071 и не столь интересно ввиду слабой информативности о действительных пружинах данной истории. В дальнейшем исследование будет осуществляться именно с этой позиции, с одновременной констатацией сомнительных и противоречащих ей обстоятельств, когда таковые будут иметь место.

Итак, автор высказался в пользу предположительной принадлежности Шило (Таврина) к негласному аппарату советской разведки, но останавливаться на простой констатации этого факта нельзя, следует попытаться выяснить, чьим именно агентом он мог бы быть в 1942 году? Разведка есть понятие обобщенное, каждый агент работает на конкретный разведорган, входящий в состав того или иного ведомства. В период Великой Отечественной войны не могло быть агента вообще, а мог быть, к примеру, агент разведотдела 18-й армии, агент 2-го отдела НКВД БССР, агент УНКГБ по Ленинградской области, агент разведотдела Черноморского флота, агент 2-го (Западного) отделения чекистско-разведывательного отдела управления войск НКВД СССР по охране тыла действующей Красной Армии, агент 2-го (оперативного) управления Главного управления по делам военнопленных и интернированных или агент УКР «СМЕРШ» 1-го Прибалтийского фронта. Личные и рабочие дела агентов времен войны и до сих пор остаются тщательно охраняемой тайной, поэтому установить орган, по заданию которого Таврин мог перебрасываться в немецкий тыл, можно лишь по косвенным признакам, но при этом, как ни парадоксально, довольно точно. И начать следует с возможного круга задач, очерченного агенту.

Понятно, что дезинформация относительно сил и намерений советской стороны могла быть направлена к немцам в первую очередь по линии военной разведки. Однако в описываемый период времени агентурные возможности органов госбезопасности неоднократно использовались в интересах военного командования, причем самим агентам часто даже не сообщали о передаче их из ведения одной спецслужбы в другую. К маю 1942 года агентурная разведка в оперативном звене велась на уровне разведывательных отделов штабов фронтов, армий и некоторых дивизий (359-я сд не относилась к их числу).

На данном этапе следует вспомнить, что агент-дезинформатор мог быть подведен к противнику в двух случаях. В первом, более незатейливом, его задачей являлось простое доведение специально подготовленных сведений до противника, и не более того. Агентов такого уровня обычно забрасывали разведорганы фронта в рамках общего плана дезинформации, наряду с имитацией усиленного радиообмена штабов, демонстративной переброской боевой техники и иными аналогичными дезинформационными мероприятиями. Вторая категория агентов была намного важнее и изощреннее, их переход к противнику являлся только начальной стадией долгой операции, преимущественно по внедрению в разведорганы противоборствующей стороны. В этом случае все действия с ними проводились в рамках дела оперативной игры, непременно включавшего план всей операции, легенду вывода и прочие обязательные компоненты. Но в обоих случаях ни командование части, ни ее органы военной контрразведки не информировались о происходящем, а самого агента знали лишь офицеры оперативного пункта, непосредственно осуществлявшего заброску, и то абсолютно без деталей. Секретность операции превалировала над всем, и для сослуживцев и командования исчезнувший военнослужащий числился просто пропавшим без вести, его семья о действительном положении дел также не уведомлялась.

Особо отметим, что агенты, выполнявшие разовое задание по дезинформации противника относительно сил или предстоящих действий советских войск, на стадии подготовки получали четкие инструкции по поведению в плену. Они не должны были предпринимать никаких активных действий, не привлекать к себе внимания, а просто находиться в лагере военнопленных. Агенты же, забрасывавшиеся с целью внедрения в разведорганы противника или оккупационную администрацию, обязательно должны были выделяться из общей среды, чтобы подставиться под вербовку в рамках замысла оперативной игры.