Он даже вспомнил, какие анекдоты они тогда рассказывали, как девчонки хихикали: «А теперь наш черед, мальчики!»

Сперва они высадили Сьюзен, припарковались, не доезжая до дома Хелен. Джо проводил ее до калитки. Вдруг она порывисто обернулась к нему и поцеловала, взглянула на него и поцеловала еще раз — долгим поцелуем, поведя рукой по его волосам.

— Ты классный, — сказала она, повернулась и отворила калитку.

Он вернулся, сел в машину, сердце выпрыгивало у него из груди. Тони Кресси завистливо сказал:

— Ну ни фига! Повезло же тебе.

* * *

Смеркалось, поднимался ветер, когда они наконец выкопали из земли последний гнилой столб. У Кэшина ныло все тело, он едва держался на ногах.

— Завтра к вечеру закончим, если материал будет, — сказал Ребб.

— Берн утром должен привезти, — ответил Кэшин. — Он теперь лучше понимает, что такое «первым делом».

Они закинули инструмент на плечи и отправились домой. Кэшин свистнул, у ручья вскинулись две черные головы и повернулись к нему.

Впереди уже показалась крыша дома, когда зазвонил его мобильник, слабо, еле слышно в порывах ветра. Он приостановился, опустил лопату, нащупал в кармане телефон. Ребб пошел дальше.

— Кэшин.

Ответа не последовало. Он нажал отбой.

Кэшин пошел дальше вслед за Реббом, каждый шаг отдавался жуткой болью. Внизу телефон зазвонил опять.

— Кэшин слушает.

— Джо, ты? — раздался голос матери.

— Да, Сиб.

— Что-то плохо слышно.

— Нет, я тебя хорошо слышу.

— Джо, Майкл пытался покончить с собой, никто не знает…

— Где? — Стало холодно, к горлу подкатила тошнота.

— В Мельбурне, у себя. Кто-то ему позвонил и понял, что…

— В какой он больнице?

— Альфреда.

— Сейчас же еду. Ты со мной?

— Мне страшно, Джо. Ты ему звонил? Я просила тебя позвонить…

— Сиб, я еду. Так ты со мной?

— Нет, я боюсь. Я не смогу…

— И правильно. Увижусь с ним и сразу же позвоню тебе.

— Джо…

— Что такое?

— Надо было все-таки с ним поговорить. Я же просила тебя, два раза просила…

Кэшин смотрел на Ребба и собак. Они уже почти дошли до дому, собаки, как всегда, впереди, носами в землю, похожие на часовых, которые вот-вот сдадут свой опасный пост. У калитки они обернулись и одновременно подняли по лапе, как будто давали знак: «Все в порядке!»

— Я позвоню, Сиб, позвоню, — повторил он. — Но и ты звони мне, если что узнаешь.

В кромешной тьме он доехал до поворота на Бранксхольм и повернул на шоссе, к городу. Фары высветили облупившиеся стены дома, машину без колес, отразились в зеленых собачьих зрачках рядом с помятым баком для воды.

* * *

Кэшин ощутил что-то вроде паники, когда врач вел его по длинному помещению с отгороженными с обеих сторон боксами. В воздухе были разлиты знакомые запахи дезраствора и моющих жидкостей, вокруг все было компьютерно-бледным, назойливо жужжал какой-то электронный прибор. Кэшин подумал, что, наверное, так все должно выглядеть на подводной лодке, когда она опускается на морское дно, — тишина, покой, кругом электроника.

Пока они шли, он смотрел на пациентов, опутанных трубками и проводами. Маленькие лампочки то светили ровным светом, то начинали мигать.

— Вот, — сказал врач.

Майкл лежал, закрыв глаза. Из-под кислородной маски виднелось мертвенно-бледное лицо. По подушке разметались угольно-черные пряди волос. Кэшину помнилось, что брат всегда следил за собой и носил короткую, аккуратную стрижку: стиль торговца.

— Он выкарабкается, — сказал врач. — Молодец парень, который ему звонил, — сообразил вызвать «скорую». Повезло ему. Да еще «скорая» оказалась рядом, возвращалась с ложного вызова. Эти пять минут его и спасли.

Врач был молодой, на вид из Южной Азии, с кожей как у ребенка и голосом прилежного ученика частной школы.

— Что принял? — бросил Кэшин.

Хотелось скорее выйти наружу, глотнуть привычного загазованного уличного воздуха.

— Снотворное. Есть такое — бензодиазепин. И еще алкоголь. Все в лошадиных дозах.

Врач говорил, придерживая рукой подбородок, и было заметно, до чего он устал.

— Ему только что отключили искусственную почку. Проснется — мало не покажется.

— А когда проснется?

— Завтра. — Он быстро глянул на часы. — Уже действует. Приходите завтра, часов в двенадцать. К тому времени он будет разговаривать.

Кэшин вышел на улицу, набрал номер матери, коротко рассказал ей, как обстоят дела. Потом поехал к Виллани, в Брунсвик, оставил машину на улице и направился по подъездной дорожке к дому. По дороге он позвонил в участок.

— Комната Тони открыта, она рядом с гаражом, — доложил Виллани. — По-моему, в ней недавно прибирали.

По стенам комнаты висели постеры с портретами звезд футбола, кикбоксинга, фотографиями мощных спортивных машин. В углу стоял музыкальный центр, на нем в беспорядке валялись листы нотной бумаги. К стене был прислонен футляр виолончели. Кэшин окинул взглядом фотографии, пришпиленные к доске над столом. На одной он узнал самого себя — задолго до встречи с Рэем Сэррисом, он, молодой, стоял у какого-то бассейна и держал на руках маленького Тони Виллани. Мальчик был точной копией Виллани-старшего, только без морщин и с волосами на голове.

«Мой этому ровесник», — подумал Кэшин, и к горлу сразу подкатила грусть. Он сел на постель, снял ботинки и носки, сразу весь как-то обмяк, уперся локтями в колени, уронил голову на ладони, ощутив невероятную усталость. Потом, спустя немного, посмотрел на часы. Было два двадцать пять ночи.

Послышался шум мотора. Спустя несколько минут в дверь постучали.

— Войдите, — сказал Кэшин.

На пороге появился Виллани. Он был в костюме, но галстук съехал набок, а в руках блестели бутылка и два стакана.

— Ну, рассказывай, — выдохнул он.

— Ничего, оклемается. Вовремя привезли.

— Так надо отметить!

— Думаешь, бутылки хватит?

— Ты же вроде хилый. Хотя, по-моему, просто прикидываешься.

Виллани плюхнулся на стул своего сына, протянул Кэшину стакан, плеснул красного.

— Всерьез пытался или как? — спросил он.

— Врач сказал, всерьез.

— Н-да… С чего это он?

— Он звонил матери несколько раз, какой-то подавленный. Она просила меня позвонить ему, а я так и не собрался.