– Вот это да. Вера, ты была такая маленькая…

Такой реакции я не ожидала.

– Ты же ещё школьницей была…

Я представляю её печальное напряжённое лицо.

Об одном я не говорю. Этот небольшой эпизод в своей истории я оставлю только для себя. Нерождённый ребенок, аборт в семнадцать – Мире незачем знать. Она станет жалеть меня ещё больше.

– Знаешь, они сегодня с Тёмой так хорошо играли, целый час возились с конструктором, – тихо роняет она.

В чём она пытается меня убедить?

Странно, что Миру удивляют обычные, нормальные вещи. Отец, играющий с сыном, даже не с приёмным или чужим, со своим ребёнком – эка невидаль! Но Мира испытывает чувство благодарности к Стасу за то, что он уделил время сыну. О, май гад!

– Я вот думаю… Вера, мальчику всё-таки нужен отец. Я не могу лишить его мужского воспитания. И не хочу, чтобы Тёма рос в неполноценной семье.

Опять двадцать пять! Как ей поставить мозги на место? Неполноценная семья! Разве семью, где один унижает второго, можно назвать полноценной? Да и что это за ярлыки? Полноценным бывает обед или там… отдых. А семья для ребёнка может быть со здоровой атмосферой или уродующей психику больными отношениями.

– Ты хочешь, чтобы сын вырос таким же жестоким и бессердечным, как отец? Неспособным ни на любовь, ни на уважение? – я не могу уже сдерживать себя. – Безразличным к чужим проблемам нарциссом и эгоистом? Такого мужского воспитания ты хочешь? Первым делом ребёнок берёт пример с родителей. Чему он от Стаса научится?

– Почему ты думаешь, что он станет таким? – слабо отбивается Мира. – Да и вообще, Стас тоже не такой.

Во мне поднимается клокочущий гнев. Всё, моё терпение закончилось!

– Твой Стас… твой Стас облегчённо выдохнул, когда я, малолетняя дура, поскакала на аборт!

Снова пауза. Ещё более долгая.

– Что ты имеешь в виду? – лепечет Мира.

– То и имею! Я забеременела. Он обвинил меня, что я это подстроила, – бессильная злоба застилает мне глаза. Я злюсь на себя за беспечность, на Стаса, на Миру, потому что она не слышит меня, не осознает, как коверкает себе жизнь.

– Неправда. Скажи, что ты это придумала сейчас. Специально, – со слезами в голосе требует она.

Это слишком больно слышать. На меня обрушивается внезапная усталость. Будто кривая линия на мониторе больного сменяется ровной полосой.

– Ты можешь мне не верить, но я никогда не стала бы тебе врать, – я роняю телефон из рук…

Через несколько дней Мира позвонила мне сама. Она произносила слова, как робот, тускло, односложно:

– Я спросила его. О тебе.

– Нет! Мира, зачем ты с ним меня обсуждала? – я вскочила со стула, перевернув тарелку с лапшой.

– Мне нужно было знать, – тихо ответила она.

– И что, ты прямо в лоб его спросила?

– Да. Почти. Он отрицал, как обычно. Сказал, что у меня паранойя, что пора к врачу обращаться, слишком странные мысли приходят в мою головку. И никаких беременных девушек он не знал.

– Чего и следовало ожидать, – фыркаю я.

– Потом я назвала твоё имя. Он стал кричать, что это сплетни, выпытывать, откуда я знаю. Но я нас не выдала. Сказала, что город небольшой, тут мало что удаётся утаить. Мне хотелось его помучить. За то, что столько лет молчал, никогда не рассказывал и признался не сразу. Я сказала, что зря он тебя не остановил, возможно, сейчас у него была бы дочь, которую он хотел. Он ответил, что я и тут не смогла оправдать ожидания. А я брякнула, что передам сыну, что его появлению на свет отец не рад. В общем, слово за слово… Ну а потом…

– Он тебя ударил? Мира, он снова тебя бил?

– Я разозлила его. Не надо было такое говорить. Сама виновата.

Позже Мира призналась, что он швырнул её на пол и пинал. Потом сам отвез в травмпункт, чтобы проверить, не сломаны ли ребра. Аттракцион небывалой щедрости.

Мне больше не пришлось уговаривать её на разрыв со Стасом. Я решила – пора. Пора осуществлять мой план.

И появилась Виталина.

В начале марта я вышла в отпуск, приехала в город и сняла себе квартирку у парка Победы. Ваня уехал в очередной рейс до Кандалакши и должен был через десять дней проезжать мимо.

Мы обе достаточно хорошо знали Стаса, чтобы понимать, что просто так он Миру не отпустит. Тем более с ребёнком. Договориться с ним было бы невозможно, потому что всегда существовало только его мнение, самое правильное, самое главное. У таких, как он, не развито чувство сострадания, бесполезно увещевать их, взывать к совести и пониманию. Пока он ни о чём не догадывался, надо было действовать.

Я перебирала разные варианты. Можно было перевезти вещи Миры, пока Стас был на работе, спрятать сестру с Тёмой у меня дома в Подмосковье. Но тогда бы он стал искать их. И, скорее всего, нашел бы. Обвинил бы её, что пыталась украсть сына. Вся его ярость обрушилась бы на жену-беглянку. Мира могла не выдержать.

Возможно, она даже расценила бы такое поведение как проявление любви. Потом бы ещё покаялась за нерадивое поведение.

Нет, нужно было действовать хитрее. Мира и Тёма должны были не просто сбежать. Я решила, что им надо исчезнуть. Или даже – умереть.

Паша глядит на меня с опаской. За окном стемнело. Стеклянные стены кафешки похожи на иллюминаторы батискафа, который угодил в беспросветную тьму морской пучины. Буря гонит белые хлопья наискосок и вниз. Стёкла дрожат. Новых посетителей будто ветром вталкивает внутрь. В небольшом баре набилось столько народу, что даже самым стройным официантам трудно протолкнуться.

– Вы знали, что она собирается убить себя? – спросил Паша, в его тоне почувствовалось осуждение.

Я медлю. Взвешиваю слова.

– Однажды Мира заикнулась, что у неё появлялись подобные мысли. Так, мимоходом проговорилась. Бормотала, как в забытьи. Забыла уже после чего. А нет, вспомнила. Она нашла на домашнем компьютере базу с девушками. Оказывается, Стас искал их в соцсетях, сохранял по несколько фото каждой. Эдакая база моделей на вкус и цвет. Когда Мира простодушно спросила его, зачем он это делает, устроил скандал. Обвинил в шпионаже, недоверии, снова перевернул всё с ног на голову и сделал её виноватой.

Паша поднял брови и покачал головой.

Да, парень, я тебе и не такое рассказать могу.

– Вот тогда она и обмолвилась о том, что жить больше не хочет. Мира даже где-то раздобыла сильное снотворное.

– Но она ведь не отравилась, а спрыгнула с моста.

– Да, слава богу, лекарствами она не воспользовалась.

На лице у Паши нарисовалась странная гримаса, он уставился в пол и скривил рот в грустной улыбке: