сейчас же довести расходы на этот пир до миллиона сестерциев. Он считает, что столы, накрытые на тридцать шесть гостей, никак не могут обойтись в такую сумму. Так вот…

Я подняла чашу с уксусом. Антоний, не отрывая от меня взгляда, подался вперед. Медленно, демонстративно я вынула из уха жемчужную серьгу и уронила в чашу. Она с плеском погрузилась на дно.

Я покрутила прозрачный сосуд, чтобы все видели, как жемчужина перекатывается внутри.

– Итак, сейчас жемчуг растворится, и я осушу чашу с самым дорогим напитком в истории.

Я подняла сосуд обеими руками, мягко покачивая его.

Все стихло, взоры гостей обратились ко мне. Антоний выглядел потрясенным. Я продолжала покачивать чашу, пока не почувствовала, что пора. Тогда я поднесла ее к губам, закинула голову и залпом выпила. Все ахнули.

– Горько! – сказала я. – Уксус, даже облагороженный жемчужиной, все-таки не самый вкусный напиток. Но пить так пить – слуга, еще чашу!

Когда появилась вторая чаша, я стала вынимать из уха вторую сережку.

– Нет, не надо! – воскликнул Деллий. – Не стоит губить драгоценности. Хватит и одной!

Антоний, опомнившись, остановил мою руку.

– Ты выиграла, – спокойно сказал он. – Нет нужды повторять то же самое.

Я вернула чашу слуге.

– Ты… ты неописуема! – промолвил Антоний. – Мало сказать «экстравагантность» или «расточительность». У меня просто нет слов!

Я взглянула на него и поняла, что выиграла нечто большее, чем это пари.

Слуги выносили угощения, а мне казалось, что облик пиршественного зала и царящая в нем атмосфера буквально пропитаны эротикой. Видимо, волнение от нашего пари переросло в чувственное возбуждение. Тело Антония, его загорелые мускулистые руки, державшие чашу, – все это кружило мне голову. Словно проглоченная мною жемчужина превратила напиток в любовное зелье такой силы, что трудно было дождаться окончания пира. Будь моя воля, я увлекла бы Антония в каюту прямо сейчас.

Наконец пришло время перейти к заключительной части представления. После того как гости расправились с последней переменой блюд, я встала, обвела жестом убранство зала и объявила:

– Это ваше. Ложа, посуда, столовые приборы – все.

Поскольку утварь была еще более изысканной и дорогой, чем в прошлый раз, они остолбенели.

– О доставке, как и раньше, не беспокойтесь – об этом позаботятся мои слуги. Кроме того, я желаю подарить вам еще и по скакуну. Мои эфиопские факельщики, – я указала на темнокожих юношей, один за другим заходивших в зал, – будут сопровождать вас, ведя в поводу лошадей.

Теперь пир действительно закончился. Осталось сделать лишь один эффектный жест. Взяв Антония за руку, я произнесла:

– Всего доброго, дорогие гости! Мы с благородным Антонием желаем вам спокойной ночи.

С этими словами я повернулась и, не отпуская его руки, пошла вместе с ним к своим личным покоям. Спутникам Антония не оставалось ничего другого, как подняться на палубу и сойти на берег. Они поняли, что Антоний за ними не последует. Где и как он проведет ночь, ни у кого сомнений не было.

В каюте я привалилась к двери и закрыла глаза. Все прошло удачно. Я хорошо сыграла свою роль, а ведь этого не предскажешь заранее.

Антоний стоял посередине комнаты и поглядывал вокруг с опаской, будто ожидал еще какого-то сюрприза. Вдруг змея выскользнет из-под кровати, или невидимые руки подадут чаши с вином, или начнет завывать призрачный хор.

– Мне весь вечер не терпелось сделать вот так. – Я обняла его.

– Тогда ты должна это убрать, – сказал он, наклонившись, чтобы снять с меня корону. – Все твои дорогие, но жесткие и холодные побрякушки. – Бережно расстегнув мое драгоценное ожерелье, Антоний положил его на столик. – И твои волосы. Пожалуйста, распусти их.

Я вынула гребни и стала расплетать косы; кожу на голове пощипывало от прилива крови. Ирас постаралась на славу, так что с прической пришлось повозиться. Когда мои волосы наконец свободно упали, Антоний прошелся по ним пальцами, как гребнем, и я ощутила слабость от нестерпимого желания.

– Теперь ты снова человек, – сказал Антоний.

Он прибавил к словам такой поцелуй, что мне стало ясно: весь вечер он чувствовал не меньшее возбуждение, чем ощущала я.

Наше вожделение было столь сильным, что мы немедленно слились воедино, пытаясь справиться с накалом страсти.

Потом, лежа рядом со мной в темноте, он сказал:

– Вижу, ты хочешь объявить о наших отношениях всему миру.

Слова прозвучали сбивчиво – Антоний еще не успел отдышаться.

– Да, – подтвердила я, положив голову ему на грудь, что, наверное, приглушило мой голос. – Скрывать их уже невозможно, да и желания прятаться у меня нет.

Он нежно поцеловал мою макушку.

– Значит, как говорится, «гори все огнем»?

– Не «все» – это мы горим. Огонь в нашей крови, его не потушить.

– Да, огонь, – пробормотал он, словно думал в тот момент о чем-то другом. – В Риме от него займется пожар, это точно. Там не любят ничего необычного. Мне и самому не понравилось, когда Октавиан явился туда, чтобы заявить о своих правах наследования.

– И лишил этих прав моего сына.

Я помолчала и добавила:

– Ведь у Цезаря есть родной сын, а не только приемный, присвоивший чужие права.

– И все же именно его Цезарь назвал наследником в своем завещании, – заметил Антоний. – Что касается тебя – я думаю, он не упомянул тебя из уважения. Понимал, что ты в состоянии обеспечить свои интересы и без его помощи.

«Обеспечить свои интересы». Да, оставалось еще одно дело, которое следовало уладить перед отплытием. Мне совсем не хотелось вмешивать в наши отношения политику, но другого выхода не было.

– Антоний… Ты должен сделать кое-что для меня. Моя сестра Арсиноя в Эфесе помогала убийцам. Замечу, что тебе следовало вызвать для объяснений ее, а не меня. Кассий и Брут даже провозгласили ее царицей Египта, и именно она убедила наместника Кипра Серапиона отдать им мой флот. Мне докладывали и о том, что в мое отсутствие она посылала своих людей в Александрию, чтобы разведать обстановку и поискать сторонников. К тому же объявился очередной самозванец, претендующий на имя Птолемея Тринадцатого – побежденного, как известно, самим Цезарем и мертвого настолько, насколько может быть мертв человек. Все это угрожает стабильности моего трона.

– И?.. – спросил он голосом человека, еще не опомнившегося от любовных утех.

– Уничтожь их.

– Да, любовь моя.

Антоний снова принялся ласкать мои плечи, но я решила заручиться его обещанием прежде, чем он опять позабудет обо всем.

– Обещай мне. Предай их казни.

– Да, любовь моя. И я возвращу тебе и Кипр.

Он вплел пальцы в мои волосы, нежно повернул мое лицо к себе,