В последнее время, надо заметить, нравы крестьян упали так низко, как они, наверное, должны были упасть в Содоме и Гоморре до кары, постигшей эти нечестивые города. Найти девственницу было так же сложно как иголку в стоге сена. Мало того, что разврат царил по деревням, так еще и правды ни от кого не дождешься! Если раньше, в лучшие времена, на два десятка девушек порой приходилось четыре-пять обманщиц, то в последние годы дракон мог многие недели не отпускать меня, а когда я, после этих недель, заглядывала в книгу, там и новой строчки не было закрыто. Почему-то особенно меня и моего дракона разжигали девушки, которые прибывали ко мне на службу беременными. Янош тут ни при чем, я в этом совершенно уверена. Я доверяю ему как самой себе. Обычно таким доставалось более всего. Их мучения были не в пример больше тех, которые испытывали обычные крестьянки, которые страдали лишь собственными страданиями.

Тем же, кто приносил в мои покои детей, зачатых в блуде, вместо так необходимого мне девства, я подвергала особой каре. Обычно огонь помогал мне в этом. Эти смерти неважны были для книги, но мой дракон, я чувствовала, с особым удовольствием помогал мне в убийстве брюхатых развратниц, посмевших обмануть меня. Меня возмущала их ложь, поэтому выпустить дракона не составляло никакого труда.

Для этой долгой и мучительной казни дракону нужно было немного больше инструментов, чем для обычной. Обычную девушку достаточно было повесить на цепях над жаровней, а все остальное было уже незначительным. Когда же речь шла о блуднице, притащившей ко мне свой нечестивый приплод, я поступала иначе. Я позволяла вырасти этому плоду разврата. Позволяла его лживой матери свыкнуться с ним, позволяла, чтобы в ее душу проникла надежда на то, что я сжалюсь над ней и отпущу с миром, отпущу плодить и дальше бесчинство на земле. Когда время появления на свет ее выродка должно было измеряться неделями, я приказывала доставить ее на кухню. Там уже ждали своих жертв жаровня, над которой цепи держали бы блудницу, и раскаленная сковорода на плите.

Однажды, правда, случилось так, что одна из этих бесчестных брюхатых крестьянок сбежала. Я думаю, ей в этом помогла Катерина, одна из моих служанок, которая, как мне всегда казалось, имела слишком много собственного мнения о тех, кому суждено было умереть в стенах моего дома. Я запомнила эту беглую роженицу. Ее звали Марта. Янош притащил ее из такой дали, что я сомневалась, живут ли там еще Венгры. Теперь я думаю, он соврал мне о том, что ездил в такую даль, а вместо этого пил вино и развлекался с грязными женщинами где-нибудь неподалеку. После же, потратив все деньги, что я дала ему, притащил целый воз, набитый теми самыми блудницами, которые проматывали с ним мое золото.

Марта что-то лепетала о том, что ее ждет любимый, что они хотят ехать с ним в Трансильванию и устроиться на службу к моему родственнику. Я устроила бы им обоим такую Трансильванию, от которой перевернулись бы в гробах все павшие от меча или болезни князья той земли! Я, как всегда, приказала подержать ее какое-то время, но через несколько дней мне доложили, что эта девчонка пропала. Как раз тогда на пальце моей служанки Катерины я заметила новое кольцо. Не иначе, как от беглой крестьянки. К тому же, мне донесли, что в тот день, когда Марта исчезла, у замка вертелся какой-то подозрительный всадник. Думаю, это был ее жених. Ну что же, если судьбе так угодно, пусть будут счастливы. А вообще, следовало бы пустить Катерину на корм червям вместо этой Марты и ее ребенка, но я тогда была слишком занята, чтобы думать о таких мелочах.

* * *

Сейчас моей книге нужна последняя жертва. И с этой жертвой не может быть ошибки. Слишком враждебно ко мне настроены все те, кто некогда были моими друзьями. Я уверена, что если я выпущу дракона, и тот возьмет жизнь последней жертвы, я никак не смогу этого скрыть. Как скроешь убийство, когда подле тебя круглые сутки стоит стража?

Я уверена, если это случится, меня лишат и тех скромных удобств, которые есть у меня сейчас. Им ничего не стоит бросить меня живьем в один из глубоких подвалов и замуровать меня там на смерть. Если они даже решат убить меня после того, как последняя жертва будет принята книгой, это не будет иметь никакого значения. Те силы, которые все это время были рядом со мной, исполнят пророчество лесной колдуньи, и я обрету вечную жизнь, вечную красоту и бесконечную любовь. Я буду счастлива, буду радоваться каждой минуте моей светлой и чистой будущей жизни тогда, когда от моих мучителей не останется и праха, когда о них будет стерта всякая память.

Ошибки быть не могло. Стоит мне ошибиться и книга не примет последнюю жертву, и при этом меня лишат всякой возможности на вторую попытку, я не смогу уже завершить дело всей моей жизни.

* * *

Когда пришел священник, я встретила его со всей возможной любезностью. Я говорила ему, что раскаиваюсь в содеянном, что скорблю о каждой загубленной моими руками душе. Тот согласно кивал, но я видела, что он что-то подозревает. Чувствовала недоверие в его взгляде и жестах. Тогда я принялась сокрушаться о том, что у меня нет больше достойной возможности искупить свою вину, что будь у меня хотя бы шанс на то, чтобы добрыми делами оправдаться перед небом, я все бы для этого сделала.

Я, несмотря на то, что была заперта, несмотря на то, что меня охраняли, оставалась, все же, хозяйкой своего дома. Меня могли ограничить в перемещениях по замку и во встречах с другими людьми, стражник, пожалуй, убил бы меня, пожелай я прогуляться по коридору. Но деньги, которых у меня было предостаточно, оставались под моей властью. Пожалуй, в моей комнате было достаточно средств для того, чтобы купить доверие сотни священников.

Я сказала святому отцу, что, для начала, желаю облагодетельствовать приход в Эстергоме, откуда он прибыл ко мне. Я протянула ему пригоршню золотых. Я знаю, что добрая половина этой пригоршни потеряется в его бездонных карманах, но другая половина, уверена, пойдет на его церковь. Священники тщеславны, и если у них появляется возможность добавить пару подсвечников в свой храм или справить себе новую рясу, они не жалеют на это денег. Даже тех, которые смогли бы спокойно присвоить. Ведь новая ряса — это для священника повод показать другим сынам божьим, — менее удачливым в сборе пожертвований, — что Господь откликается на его молитвы более охотно, нежели на их.

Лед в глазах святого отца таял. Я решила, что если он от горсти золотых почти готов поверить в мое раскаяние, еще одна будет для него неоспоримым аргументом. Так и оказалось. Он завел нудную речь о том, что Господь всегда готов принять раскаявшихся грешников, что покаянием и богоугодными делами я смогу загладить свою вину. Я дала ему еще золотой. Сказала, чтобы он на него справил панихиду по всем слугам, которые внезапно скончались в моих владениях.

После я сказала ему, что хорошо бы мне лично облагодетельствовать одну из несчастных крестьянок. Я говорила ему, что пожертвования в пользу церкви наполняют мою душу радостью и светом, но будь у меня возможность помочь какой-нибудь девочке из бедной крестьянской семьи, наставить ее на путь истинный, дать ей богатое приданое…

Я звякнула кошельком, понимая, что священник уже строит хитроумный, с его точки зрения, план по конфискации моих личных даров той самой бедняжке, которую я облагодетельствую, в пользу церкви. Скорее даже в собственную пользу.