Я был от него в добрых пятнадцати ярдах, когда он обернулся. Улыбнулся:

— Соблазнительно, не правда ли?

— Что именно?

— Скинуть меня с крыши.

— Есть немного.

— Но полиция быстро определит, что последний звонок, который я сделал со своего мобильника, был на твой номер, установит источник сигнала и узнает, что за шесть-семь минут до моей смерти ты находился в этом же квартале.

— И это обломает мне весь кайф, — согласился я. — Как пить дать. — Я вытащил из-за пояса пистолет. — На колени, Уэс.

— Ты серьезно?

— Руки за голову. И переплети пальцы.

Он засмеялся:

— Или что? Ты меня застрелишь?

Я был в десяти футах от него.

— Нет. Я разобью тебе нос в лепешку. Устраивает тебя такая перспектива?

Он скривился, посмотрел на свои льняные брюки и перевел взгляд на грязный пол под ногами.

— Давай я просто подниму руки. А ты меня обыщешь. Не хочется пачкаться.

— Хорошо, — сказал я, — почему бы и нет? — Я пнул его под левое колено, и он упал.

— Зря ты это сделал. — Он посмотрел на меня. Кровь прихлынула к его щекам.

— У-у-у, — сказал я. — Уэсли разозлился.

— Ты даже не представляешь насколько.

— Слышь, псих! Руки за голову, быстро!

Он повиновался.

— Сплети пальцы.

Он повиновался.

Я провел руками по его груди под черной шелковой рубашкой, ощупал талию, бедра и щиколотки. Несмотря на летнюю жару, на руках у него были черные перчатки для гольфа, но они обтягивали его кисти так плотно, что под ними не удалось бы спрятать даже бритву, поэтому их я не трогал.

— Самое смешное, Патрик, — сказал он, пока я его обыскивал, — что ты можешь лапать меня сколько хочешь, но все равно не посмеешь меня и пальцем коснуться.

— Майлз Ловелл, — сказал я. — Дэвид Веттерау.

— И у тебя есть доказательства, что я связан с этими печальными происшествиями?

Нет. Сукин сын.

Я сказал:

— Твоя сводная сестра, Уэсли.

— Как я слышал, она покончила с собой.

— Я могу доказать, что ты бывал в мотеле «Холли Мартенс».

— Где оказывал помощь и поддержку своей сестре, страдавшей от клинической депрессии? Ты это имеешь в виду?

Я закончил обыск и отступил назад. Он был прав. У меня на него ничего не было.

Он посмотрел на меня через плечо.

— О, — сказал он. — Ты все?

Он расплел пальцы. Встал и принялся отряхивать колени. На брюках у него, в тех местах, где он приложился к разогретому солнцем гудрону, темнели два овала.

— Я пришлю тебе счет, — сказал он.

— Будь любезен.

Он прислонился к стене, уставившись на меня, и я снова почувствовал, как в душе поднимается непреодолимое желание швырнуть его вниз. Просто чтобы услышать его вопль.

Впервые оказавшись с ним лицом к лицу, я почти физически ощутил ту невероятную смесь силы и злобы, что плащом окутывала его. В его лице странным образом сочетались угловатость линий и мягкость черт: рубленая челюсть под мясистыми губами; гладкая и нежная на вид кожа, обтягивающая выпирающие скулы, и ломаный рисунок бровей. Истинный ариец — светлые волосы, холодная синева безжалостных глаз и пухлый алый рот.

Пока я изучал его, он изучал меня, чуть склонив голову направо и прищурившись; в уголках его губ застыла ухмылка всезнайки.

— Эта твоя напарница… — сказал он. — Аппетитная штучка. Ты и ее потрахиваешь?

Он прямо-таки напрашивался, чтобы я его скинул с крыши.

— Уверен, что да, — продолжил он и взглянул через плечо на расстилавшийся внизу город. — Ты трахаешь Ванессу Мур, которую я, кстати сказать, на днях видел в суде, — она неплохо справляется. Ты трахаешь свою напарницу. И бог знает кого еще. Ты тот еще ходок, Патрик.

Он повернулся ко мне. Я убрал пистолет в прицепленную к ремню кобуру, опасаясь, что не выдержу и влеплю ему пулю в лоб.

— Уэс.

— Да, Пат.

— Не называй меня так.

— О. — Он кивнул. — Нашел слабину. Знаешь, что самое интересное? Никогда нельзя сказать заранее, где у человека самое больное место, пока в него не потыкаешь.

— А это не слабина. Просто предпочтение.

— Разумеется. — Глаза его сияли. — Продолжай себя в этом убеждать, Пат… рик.

Я хмыкнул, сам того не желая. Упертый он тип, этот Уэсли.

Вертолет одной из новостных станций пролетел над нами и пошел описывать круги над эстакадой. Количество машин на улице стало заметно больше — наступал час пик.

— Я терпеть не могу женщин, — ровным голосом произнес Уэсли, следя глазами за вертолетом. — Я считаю, что умственные способности этого биологического вида… — он пожал плечами, — … крайне ограниченны. Но физически они… — Он улыбнулся и закатил глаза. — Когда мимо проходит какая-нибудь красотка, мне приходится собирать в кулак всю свою волю, чтобы не пасть перед ней на колени. Интересный парадокс, тебе не кажется?

— Нет, — сказал я. — Просто ты женоненавистник, Уэсли.

Он фыркнул:

— Ты имеешь в виду, как Коди Фальк? — Он прищелкнул языком. — Изнасилование — не мой профиль. Слишком просто и скучно.

— Ты предпочитаешь уничтожать людей морально?

Он поднял бровь.

— Как свою сводную сестру. Ты довел ее до того, что жизнь ее превратилась в сплошной ужас. И она нашла единственный способ, каким могла выразить свое отчаяние, — секс.

Он поднял бровь чуть выше.

— Ей это нравилось. Неужели ты это серьезно? Господи, Пат, — или как там тебя, — разве не в этом суть секса? В забвении. И не надо рассказывать мне политкорректные байки про «духовную общность» и «занятия любовью». Смысл секса в том, чтобы трахаться. Смысл секса в том, чтобы низвести себя до животного состояния. Первобытного. Дикого. Доисторического. Мы царапаемся, кусаемся и стонем как животные. Все, что мы используем, — все эти афродизиаки, все эти кнуты, и цепи, и разные позы, — все это служит одной-единственной цели. Достичь забвения. Впасть в звериное состояние, перечеркнуть тысячелетия эволюции. Просто трахаться, Пат. Достичь забвения.

Я похлопал в ладоши:

— Отличная речь.

Он поклонился:

— Тебе понравилось?

— Прекрасно отрепетированная.

— Я шлифовал ее годами.

— Дело только в том, Уэс…

— Так в чем же дело, Пат? Скажи мне.

— Невозможно объяснить поэзию компьютеру. Ты можешь научить его грамоте, можешь научить рифмовать строки, но он никогда не поймет, что такое красота. Высшие материи. Суть вещей. И ты не понимаешь, что это такое — «заниматься любовью». Что секс может быть чем-то большим, чем просто траханье.

— Так именно этим