– Ха! И что ты для этого делаешь?

– Приняла тебя. Написала книгу. О том, как детский дом покалечил мою мать, и уже ее руками – мое собственное детство. – Катя чувствовала, что ее слова звучат жалко, как оправдания. Но все равно не могла остановиться.

– Ха! Меня приняла. Ты бы сначала собственных детей научилась воспитывать. Дочка твоя совсем отбилась от рук. И книга твоя тоже – говно! – Юлька брызнула слюной. – Я начала читать, это полный бред. Ни один идиот такое не купит!

Катя задохнулась. Бессильная ярость окатила с головы до пят. Юля находила самые болезненные точки и била точно в цель. Катя знала, что это особый талант сирот: точно так же всегда делала ее собственная мать. Но от этого Юлины выпады не становились безобиднее, они приносили жуткую боль – словно Кате ломали кости, одну за другой, и смотрели с легкой усмешкой на то, как она извивается и корчится в агонии. Она никому не могла простить двух вещей – когда оскорбляли или унижали ее детей и когда втаптывали в грязь главное дело ее жизни. Юля с завидной регулярностью позволяла себе и то и другое.

– Немедленно прекрати хамить, – в голосе Кати опасно зазвенел металл, – поведение Насти не твоего ума дело. А что до книги… Вокруг достаточно людей, которым она нужна.

– Да ладно! – Юля, не обращая внимания на тон приемной матери, неслась вперед сломя голову. – И кому нужно твое писательство?

– Многим. Например, Леше.

– Кому-у-у?

– Твоему другу из детского дома.

– Он-то тут при чем? – Лицо Юли заострилось, губы побелели. – Вы что, с ним где-то виделись?

– Так ты его сама позвала! Обещала отдать толстовку, – Катя перестала что-либо понимать, – он приезжал к нам в выходные, пока вы гуляли с Машей.

– И ты его пустила в дом?! Ты что, не понимаешь?! – Юля зашипела, глаза ее наполнились ненавистью. – Он алкоголик и вор! Никакой он мне не друг!

– Так нельзя. Ты с ним столько лет общалась, а теперь поливаешь грязью? – Катя зашипела в ответ: лимит терпения был исчерпан.

– Пусть он больше никогда сюда не приходит!

– Еще что прикажешь? – Катя скатилась до детских пререканий, внутренний взрослый исчез. – В этом доме мои правила! И впускать я буду всех, кого считаю нужным!

– Вот на хрена?!

– Как ты не понимаешь? – Катя позорно брызгала слюной в ответ на Юлину ярость. – Когда тебе было плохо, мы тебе помогли! Леше тоже нужна поддержка. Ты не видишь, что он потерялся в жизни? Попал в беду!

– Это его проблемы!

– Нет! Это проблема общая! Он не виноват в том, что ему не дали жить нормальной жизнью, что оставили без семьи.

– Вот ты нарвешься, – неприятно оскалилась Юлька, – потом будешь жалеть! Я тебя, если что, предупреждала!

– Возможно, – Катя уже почти кричала, – но это мой выбор.

– Конечно, – Юлька тряслась от злости, – мое мнение в этом доме никого не волнует! Вам на меня плевать!

– Ты прекрасно знаешь, что это не так. – От абсурдных обвинений Катю уже трясло.

– Так, так! Зачем только меня забрали? Здесь еще хуже, чем в тюрьме! Верни меня обратно, я хочу назад, в детский дом!

– И не мечтай!

– Я сказала, верни-и-и-и-и-и-и! – Слезы брызнули из глаз Юльки, она скривила рот и завыла в голос.

– Хват-и-и-и-и-ит! – Катя уже тоже орала изо всех сил, забыв, что Маша спит. – Уясни себе раз и навсегда: я никогда тебя не верну в детский дом! Я никуда не денусь из твоей жизни! Никогда от тебя не отстану! Ты сама сделала этот выбор.

Юля выскочила за дверь, грохнув ею на весь подъезд. Из детской раздался резкий Машин плач. Услышав страшные крики, она перепугалась и теперь плакала так, словно наступил конец света. Катя знала – так оно и есть. Спокойное и размеренное детство ее младшей дочери закончилось. Никакой безопасной и надежной семьи больше нет.

Катя со слезами на глазах бросилась в детскую утешать несчастную маленькую Машуню.

– Слушай, эй, – Леха догнал Игоря на узкой тропинке, – они меня сами нашли!

– Кто? – Игорь даже не остановился.

– Кто-кто! Старшие братья. Представляешь? Написали сообщение ВКонтакте.

– Врешь! – Игорь застыл на месте как вкопанный. На лице появилось странное выражение – смесь суеверного ужаса и искренней радости.

– А про наследство они тебе что-то сказали?

– Не-а, – Леха мотнул головой, – я даже не понял, знают они о нем или нет.

– Молодец, – Игорь, успокоившись, кивнул, – и не говори раньше времени. Вдруг это…

Он осекся на полуслове и как рыба захлопнул рот. Леха от перевозбуждения даже не заметил странной реакции друга.

– Да они это, они! – Он почти кричал от радости. – Такие вещи рассказали. И потом, когда по телефону с ними говорил, сразу почувствовал. Даже не знал, что такое бывает!

– Зато я знал. – Игорь с нежностью подумал о младшей сестре.

– Погнали со мной? – взмолился Леха. – Мне одному стремно.

– Куда?

– К ним! У них свой ночной клуб, сказали, там всегда работа найдется, – глаза Лехи горели диким огнем, – до восемнадцати лет поработаем, а потом я получу свои бабки. И все! Мы с тобой шиканем!

– Но это же не мои братья, – Игорь неуверенно смотрел на друга, – я им никто.

– Да брось ты! Они сами сказали: «Если хочешь, бери друзей». Давай!

– Не понимаю я, – Игорь занервничал, – почему нам надо валить?

– А как еще? – Леха вылупил на него глаза.

– Ну, они же совершеннолетние. Братья твои. Могут оформить родственную опеку.

– Не могут они пока, – Леха резко мотнул головой, – у них в Москве прописки нет, сказали.

– А как же моя Надюшка?

– О-о-ой, – Леха скривился, – ты что ей, нянька? Оглянуться не успеешь, найдется семейка. А ты один останешься, дурашка.

Леха покрыл про себя трехэтажным матом свалившуюся на его голову Надюшку. Трехлетнюю девчонку, сестренку Игоря, о существовании которой он еще недавно ничего не знал, привезли в их детский дом, в дошкольное отделение, четыре месяца назад. Игорь всегда был просто сам по себе, а тут вдруг резко превратился в старшего брата. Человека как подменили. С утра пораньше и сразу после уроков бежал в дошкольный корпус и возился с ребенком. Ни бухать, ни гулять ему теперь было не интересно. Даже за учебу теперь взялся, собрался сдавать ОГЭ. В отличие от Лехи, который на эту тему окончательно забил.

Игорь рассказал Лехе всю историю. Оказывается, отца Надюшки он хорошо знал, это был давний сожитель матери, который уже лет двенадцать то появлялся в ее жизни, то пропадал. Он смутно помнил, что именно этот мужик отвозил его, трехлетнего, на помойку на окраине города, когда они с матерью решили избавиться от обузы и выкинуть ребенка на улицу. А вот с Надюшкой вышло иначе. Ее у них изъяли, когда соседи пожаловались на детские крики, и полиция с опекой пришли наконец с проверкой. Говорят, мать не сопротивлялась. Да и на кой ей эта девочка сдалась? Очередная нахлебница. Когда Надюшку привезли после приюта в детский дом, Игорь, постоянно крутившийся рядом с социальным отделом, как раз оказался рядом. Сначала услышал свою фамилию «Сорокина» и обомлел. Потом увидел тощенькую страшненькую девчушку, и ему до боли стало жаль этого полуживого воробышка. Как будто мало он в своей жизни видел несчастных детей. Но тут проснулось что-то другое. Странная смесь жалости и тепла. Теперь Игоря как магнитом тянуло к младшему корпусу – он приходил и стоял, глядя на окна, за которыми сидела воробушек Надюшка.