высокопреподобному Дзёкаю или же дайнагону Наритике. Пожалуй, Наритика ещё более подозрителен, нежели Дзёкай, и поэтому на роль государственного мужа не годится. Я всего лишь говорил, что Тайра не лучше других. Кто бы ни стоял у кормила власти: Тайра или Минамото, Фудзивара или Татибана, – в сущности, безразлично. Посмотри на жителей этого острова – что при Тайре, что при Минамото они всё так же едят свой картофель и всё так же рожают детей. Государственные мужи считают, что без них мир рухнет, но это обычное чиновничье самомнение.

– Но если бы к власти пришли вы, дела в стране пошли бы куда лучше.

Глаза моего господина сверкнули, как будто в них отразилась моя усмешка.

– Не исключено, что я, как и дайнагон Наритика, оказался бы ещё худшим правителем, чем Тайра. Почему? Потому что я умнее Дзёкая. А умный человек не может уйти с головой в политику, не так ли? Предаваться нелепым мечтам, не имея представления о том, что хорошо, что дурно, под стать человеку, некогда снискавшему себе прозвище Выскочка Тайра. Князь Комацу умён и потому в делах управления государством в подмётки не годится своему отцу. Говорят, князь слаб здоровьем – если исходить из пользы для дома Тайра, ему вообще следовало бы поскорее отправиться в могилу. Что же касается меня, то я похож на Дзёкая, поскольку не в силах отринуть плотские желания. Когда же страной правят обыкновенные грешники, это не идёт на пользу людям. Для того чтобы человеческий мир уподобился раю, править им должен Будда. Я всегда так считал, поэтому у меня не было ни малейшего намерения стремиться к власти.

– Как же тогда объяснить, что в разгар заговора вы чуть ли не каждую ночь посещали усадьбу дайнагона Наритики? – спросил я и пристально посмотрел в лицо своему господину, опасаясь увидеть на нём следы замешательства.

В те времена Сюнкан-сама действительно редкую ночь проводил дома, в Кёгоку, словно не замечая, как беспокоится о нём его супруга… Однако господин мой продолжал с невозмутимым видом обмахиваться веером.

– Видишь ли, – молвил он в ответ, – я всего лишь жалкий грешник. В то время в доме дайнагона служила молоденькая горничная по имени Цуруномаэ. Не знаю уж, воплощением какого злого духа она была, только я влюбился в неё без памяти. Из-за этой женщины на меня и посыпались все несчастья – и ненависть жены, и то, что я пустил заговорщиков в своё имение в Оленьей долине, и ссылка на этот остров… Но будь спокоен, Арио, хоть я и потерял голову от Цуруномаэ, но зачинщиком заговора не стал. Что же до радостей, даруемых любовью к женщине, то перед ними подчас не могли устоять даже святые. Вспомни Ананду, соблазнённого колдуньей. А бодхисатва Нагарджуна, когда ещё жил в миру, с помощью колдовства превратился в невидимку, чтобы похитить красавицу из царского дворца. Однако мне неизвестен ни один случай, чтобы святой в Индии, в Китае или в нашей стране стал заговорщиком. И это неудивительно. Любя женщину, человек всего лишь даёт волю пяти чувственным желаниям. Между тем, для того чтобы плести сеть заговора, надобно носить в сердце три отравы: алчность, злобу и глупость. Святой, даже если он и попадает во власть пяти чувственных желаний, остаётся неуязвимым для этих трёх отрав. Так что сияние моей мудрости хоть и померкло из-за пяти желаний, однако не угасло совсем… И всё же, попав на этот остров, первое время я сильно тосковал.

– Представляю себе, какие лишения вам пришлось претерпеть, оставшись без пищи, без одежды.

– Да нет. Дважды в год, весною и осенью, Нарицунэ доставляли из «Касэ-но сё», что в провинции Бидзэн, съестные припасы и одежду. «Касэ-но сё» – это название владений его тестя, Тайры Норимори. К тому же по прошествии года я привык к здешним условиям. Правда, товарищи мои по несчастью не слишком способствовали тому, чтобы я воспрянул духом. Нарицунэ, например, только и знал, что горестно вздыхать.

– Что ж, Нарицунэ-сама молод годами. Размышляя о печальной участи, постигшей его отца, он не мог не горевать.

– Чепуха! Ему, точно так же как и мне, нет никакого дела до политических интриг. Для него куда приятнее играть на биве, любоваться цветущей вишней и подносить дамам любовные стихи. Вот что он считает высшим блаженством. Всякий раз, встречая меня, он с ненавистью отзывался о своём отце-заговорщике.

– Зато, насколько мне известно, с Ясуёри-самой у вас сложились тёплые отношения.

– С Ясуёри было не так просто ладить. Он из тех, кто считает, что стоит только произнести молитву, как все небесные и земные боги, все будды и бодхисатвы тотчас кинутся исполнять любые его желания. С точки зрения Ясуёри, боги и будды – нечто вроде торговцев, чью милость и защиту можно купить. Поэтому он и обращался к ним с торжественными молитвами, воскурял перед ними благовония. Вон там, на горе, росло множество красивейших сосен – Ясуёри их срубил. Для чего, как ты думаешь? Чтобы вырезать из них тысячу ступ. На каждой из них он написал стихотворение и по одной бросил в море. В жизни не встречал такого корыстолюбца, как Ясуёри.

– Однако не такая уж это была глупая затея. В столице рассказывали, что одну из этих ступ прибило к берегам Кумано, а ещё одну нашли на берегу в Ицукусиме.

– Если кинуть в море тысячу ступ, то одну или две наверняка прибьёт к нужному берегу. Когда человек от всего сердца верует в милость богов, ему довольно одной ступы. Спуская на воду тысячу своих ступ, Ясуёри размышлял лишь о том, каково направление ветра. Однажды, бросая в волны очередную ступу, он возглашал: «О великие духи трёх храмов Кумано! Смиренно склоняю пред вами голову. Услышь меня и ты, бог Хиёси, владыка горы! К вам взываю я, великие Брахма и Индра! Внемлите мне и вы, боги, господствующие над земной твердью, и вы, восемь божественных драконов, повелевающие морской стихией! Молю вас, обратите ко мне свой милостивый взор и даруйте мне свою защиту!» Тут я не выдержал и добавил: «Особливо же уповаю на вас, светлый бог западного ветра и бодхисатва Куросио!»

– О, это была злая шутка, – рассмеялся я.

– Да, Ясуёри сильно на меня разозлился. При его гневливости трудно сподобиться божественной милости не только в этом мире, но и после смерти… К сожалению, со временем я стал замечать, что и в Нарицунэ проснулось такое же показное благочестие. Добро бы ещё они поклонялись духам Кумано и прочим славным богам. Так ведь нет! Здесь, на этом острове, есть вулкан, а на нём стоит кумирня божества скалы Ивадоно, охраняющего