– В отличие от вкусного мяса, поданного за этим столом, ваши слова нескончаемы… Я позабыл ораторское искусство, ибо жил в таких местах, где оно не нужно… Я знавал многих философов, для которых чувство было убедительнее речей… и знавал других, которых невозможно было убедить ни в чем, ибо они придерживались мнений, которые словами нельзя было ни высказать, ни осмыслить, ни доказать, ни оспорить, они лишь указывали пальцем на ночное небо, показывая, что не онемели, а погружены в беседу, подобную беседе звезд у нас над головами…

Он медленно шагал вокруг стола, но голос его помрачнел.

– Слова… Вы говорите… Я говорю… Мы читаем… Мы расшифровываем алфавит… И в то же время наш рот жует… Мы голодны… Правда?[58]Наш желудок получает пищу… Мы сопим и пыхтим… Вонзаем клыки в изогнутые куски мяса…

Вдруг он остановился и сказал, подчеркивая каждое слово:

– Обрати внимание, я сказал «клыки» и «изогнутые»!..[59]

Никто толком не понял, к кому из присутствовавших были обращены эти слова Крантора. Помедлив, он снова зашагал и заговорил:

– Вонзаем, повторяю, клыки в изогнутые куски мяса; и руки наши движутся, поднося ко рту винную чашу; и кожу нашу ерошат порывы ветра; и член наш вздымается, зачуяв красоту; и кишки наши иногда неповоротливы… и это проблема, не так ли? Признайся…[60]

– Да уж, что правда, то правда! – Гипсипил подумал, что обращались к нему. – Я не испражнялся как следует с последних Фесмофо…

Возмущенные менторы заставили его замолчать. Крантор продолжил:

– Мы испытываем ощущения… Ощущения, которые порой невозможно описать… Но сколько слов покрывают все это!.. Как ловко мы заменяем ими образы, идеи, чувства, факты!.. О, а что за полноводная словесная река – весь этот мир, и как мы плывем по ним!.. Ваша пещера, ваш драгоценный миф… Слова и только… Я вам что-то скажу, и скажу словами, но потом я снова замолчу: все, что мы думали, что будем думать, что уже знаем и что узнаем в будущем, абсолютно все – это красивая книга, которую мы вместе пишем и читаем! И в то время, как мы стараемся расшифровать и написать текст этой книги… наше тело… что?… Наше тело хочет чего-то… устает… усыхает… и в конце концов распадается… – Он сделал паузу. Широкое лицо растянулось в аристофановской улыбке маски. – Но… о, какая интересная книга! Какая увлекательная, и сколько в ней слов! Не так ли?

Когда Крантор закончил говорить, воцарилась полная тишина.[61]

Обрубок хвоста Кербера, следовавшего за хозяином, встал дыбом, и пес яростно залаял у его ног, показывая острые клыки, как бы вопрошая, что он теперь собирается делать. Крантор нагнулся, как нежный отец, который не сердится на маленького сына, отрывающего его от разговора со взрослыми, взял его в свои огромные руки и понес к дивану, как маленькую белую дорожную сумку, наполненную с одного конца и пустую с другого. С этого момента он, казалось, утратил всякий интерес к происходящему вокруг и принялся играть с собакой.

– Крантор использует слова, чтобы критиковать их, – заметил Эспевсип. – Как видите, говоря, он сам себе противоречит.

– Мне понравилась мысль о книге, в которой собраны все наши мысли, – проговорил Филотекст из тени. – Можно ли создать подобную книгу?

Платон коротко засмеялся.

– Как заметно, что ты писатель, а не философ! Я тоже когда-то писал… Поэтому могу легко отличить одно от другого.

– Возможно, это одно и то же, – возразил Филотекст. – Я выдумываю героев, а ты – истины. Но не будем отходить от темы. Он говорил о книге, которая отображает наше мышление… или наше познание вещей и существ. Возможно ли написать ее?

В эту минуту молодой геометр Каликл, единственным, но весьма заметным недостатком которого были неловкие движения, будто его конечности были вывихнуты, извинился, поднялся и перенес все свои кости в тень. Диагор заметил отсутствие Анфиса, главного виночерпия. Куда он подевался? Гераклес тоже не возвращался.

Помолчав, Платон возразил:

– Книгу, о которой ты говоришь, Филотекст, написать нельзя.

– Почему?

– Потому что это невозможно, – спокойно ответил Платон.

– Объясни, пожалуйста, – попросил Филотекст.

Медленно поглаживая седоватую бороду, Платон сказал:

– Уже довольно давно все члены нашей Академии знают, что существует пять уровней или ступеней познания всякого предмета: имя, определение, изображение, логическая дискуссия и сам Предмет, который и является целью познания. Но письмо достигает лишь двух первых уровней: имени и определения. Написанное слово – не изображение, и поэтому оно не может стать третьей ступенью. И написанное слово не мыслит, поэтому не может стать логической дискуссией. И тем более им нельзя постичь последней ступени, самой Идеи. Таким образом, невозможно написать книгу, которая отобразила бы наше познание вещей.

Филотекст на мгновение задумался, а затем сказал:

– Если ты не против, приведи мне пример каждой из этих ступеней, чтобы я мог их уразуметь.

Тут же вмешался Эспевсип, будто бы приведение примеров Платону не подобало.

– Все очень просто, Филотекст. Первая ступень – имя, это может быть любое название. Например: «книга», «дом», «трапезная»… Вторая ступень – определение, это фразы, которые описывают имена. В примере с «книгой» определение: «Книга – это папирус, на котором записан законченный текст». Очевидно, что литература может охватить лишь имена и определения. Третья ступень – изображение, образ, который каждый из нас представляет у себя в голове, когда думает о чем-то. Например, подумав о книге, я вижу развернутый на столе свиток папируса… Четвертая ступень – логика, это как раз то, чем мы сейчас занимаемся: обсуждаем с помощью разума любую тему. В нашем примере это была бы беседа о книге: ее происхождении, цели… А пятая и последняя ступень – это сама Книга, идеальная книга, превосходящая все книги в мире…