– Я тебя знаю?

– Да. Нет, – ответил силуэт.

Как это ни странно, именно этот загадочный ответ открыл ему, кто она.

– Ясинтра?

Силуэт чуть замешкался с ответом. Факелы действительно приближались, но за это время, казалось, не сдвинулись с места.

– Да.

– Что тебе нужно?

– Помощь.

Гераклес решил подойти поближе, и его правая нога сделала шаг. Пение сверчков стихло. Пламя факелов двигалось вяло, как тяжелые занавеси, колышимые трясущейся старческой рукой. Левая нога Гераклеса шагнула на еще один элейский отрезок. Снова запели сверчки. Огоньки факелов изменили форму так же неуловимо, как меняются облака. Гераклес поднял правую ногу. Сверчки умолкли. Огни вздыбились и застыли. Нога опустилась. Исчезли все звуки. Пламя не двигалось. Нога застыла на траве…[67]

Диагору казалось, что он слушает Гераклеса уже целую вечность.

– Я предложил ей свое гостеприимство и пообещал помочь, – пояснял Гераклес. – Она напугана, потому что недавно ей угрожали, и не знала, к кому обратиться: наши законы не благоволят к женщинам ее профессии, ты же знаешь.

– Но кто ей угрожал?

– Те же, кто угрожал ей до нашего с ней разговора, поэтому она от нас бежала. Но терпение, я все тебе объясню. Думаю, у нас есть немного времени, потому что теперь нам остается лишь ждать новостей… Ах, эти последние мгновения в разгадке тайн особенно отрадны для меня! Хочешь чашу чистого вина?

– Сейчас хочу, – пробормотал Диагор.

Когда Понсика удалилась, оставив на ограде террасы тяжелый поднос с двумя чашами и кратером неразбавленного вина, Гераклес произнес:

– Слушай и не перебивай, Диагор: если я буду отвлекаться, объяснения затянутся.

И он начал рассказ, медленно и тяжконого передвигаясь с одного конца террасы на другой, направляясь то к стенам, то к сверкающему саду, словно репетируя речь для Народного собрания. Его тучные руки охватывали слова медлительными жестами.[68]

Трамах, Анфис и Эвний знакомятся с Менехмом. Когда? Где? Неизвестно, но это и неважно. Ясно, что Менехм предлагает им позировать для своих статуй и играть в театральных представлениях. Но, кроме того, он влюбляется в них и приглашает их участвовать в распутных вечеринках с другими эфебами.[69]Однако, он оказывает больше знаков внимания Анфису, чем двум другим юношам. Они начинают ревновать, и Трамах угрожает Менехму все рассказать, если скульптор не будет уделять одинаковое внимание всем троим.[70]Менехм напуган, он устраивает свидание с Трамахом в лесу. Трамах притворяется, что идет на охоту, но на самом деле отправляется в условленное место и спорит со скульптором. Тот, то ли по заранее обдуманному плану, то ли в порыве умопомрачения избивает его до смерти или до потери сознания и оставляет тело на растерзание зверям. Узнав об этом, Анфис и Эвний пугаются и однажды ночью требуют у Менехма объяснений. Менехм бесстрастно признается в преступлении, возможно, для того, чтобы запугать их, и Анфис решает бежать из Афин под предлогом службы в армии. Эвний, который не может вырваться из власти Менехма, пугается и хочет его выдать, но скульптор убивает и его. Все происходит на глазах у Анфиса. Тогда Менехм решает жестоко исколоть труп Эвния ножом, а потом обливает его вином и переодевает в женскую одежду, чтобы все думали, что это просто сумасшедшая выходка пьяного подростка.[71]Вот и все.[72]

– Все, о чем я поведал тебе, любезный Диагор, – мои умозаключения, сделанные до и сразу после разговора с Менехмом. Я был почти уверен в его виновности, но как мне было убедиться окончательно? Тогда я подумал об Анфисе: он был самым слабым местом на ветке, которое могло сломаться под легчайшим нажимом… Я составил простой план: за ужином в Академии, пока все вы тратили время за разговорами о поэтической философии, я следил за нашим прекрасным виночерпием. Как ты знаешь, виночерпии подают гостям вино в положенном порядке. Когда я был уверен, что Анфис подойдет к моему ложу, я достал из плаща клочок папируса и молча отдал ему, сопроводив письмо более чем красноречивым жестом. Там было написано: «Я все знаю о смерти Эвния. Если не хочешь, чтоб я заговорил, не возвращайся с вином для следующего гостя: подожди минутку на кухне, один».

– Как ты мог быть так уверен в том, что Анфис присутствовал при смерти Эвния?

Гераклес вдруг расплылся в довольной улыбке, как будто именно этого вопроса он и ждал. Он прищурил глаза и ответил: