Свита? Рынды, сенные девушки, боярыни… никого. Вся свита за дверью осталась. Родные хотели пойти с Софьей, но она запретила. Ни к чему сейчас, в следующий раз тогда…

Вот и трон… неужто?

Нет, на это Софья не пошла. Могла бы, но не сочла нужным. Заранее все продумала. Уселась на ступеньки, ведущие к трону – и бояре чуть да перевели дух. Все ж таки не окончательно мир с ума сошел, не командует еще девка государством!

Из-под темной одежды показался носок башмачка, коса на пол спустилась, церковники места по обе стороны от царевны заняли, как бы показывая, что верой крепко государство.

– Что скажете, мужи честные? – Софья смотрела прямо.

И первым – кто б сомневался? – выскочил Милославский:

– Государыня… позволь узнать, что значит сие? Не бывало на Руси подобного!

Что верно – то верно. Но Софья и не собиралась править.

– Неуж не ясно тебе, дядюшка? Отец мой умер, брат мой далеко, остальные в нашей семье не в силах справиться с горем. А потому, покамест Алеша не вернется, править буду я.

Вот тут Боярская дума взволновалась. Зашумела, загомонила… одно дело – ответа требовать, это царевна еще может, но чтобы так?

– А не тяжко ль будет сие? – поднялся боярин Шереметев.

Софья взглянула на него темными глазами.

Петр Васильевич, умный мужчина, в годах уже, ну да ладно. Вот Милославских недолюбливает и вполне взаимно. А стало быть – и ее.

– Коли бояре помогут мне, как это пристало слугам отечества, – тяжко не будет. А коли нет…

Пальцы Софьи выразительно легли на плеть, стиснули рукоять… к чести Шереметева, он не испугался:

– Не к лицу бы царевне и речи такие, и поведение…

– Не к лицу бы боярам вечор под кроватями прятаться да друг на друга наушничать, – съязвила Софья. – А коли поступили, как подлые люди, так и разговор с вами иной будет, и спрос тако же…

– Не много ль берешь на себя, девка?!

Софья прищурилась на мужчину. Нехорошо так, серьезно:

– Князь Голицын, надо же… Нет, не много беру. Ты же до сих пор не повешен, хотя Тараруй тебя упорно оговаривает.

Князя оказалось не так легко запугать:

– Повешен? А за что это? За наветы пустые?! Верный я слуга царю, а вот тебе б, царевна, сидеть у себя в светлице, а не ходить простоволосой, как девка непотребная…

Софья недобро усмехнулась, трижды в ладоши хлопнула – и дверь распахнулась. На золотом подносе внесли бумажные листы, поставили у ног царевны с поклонами.

– Вот показания Тараруя. Известно ему, что государя, отца моего, хитрым ядом травили – и делал это стольник его, Долгоруков Мишка. А ты, Алешка, ему способствовал в том, и не единожды. Кто захочет – читайте, копий наделано более чем достаточно.

Софья недаром назначила это собрание на полдень. Хованский действительно начал колоться, так что доказательства у нее были.

Голицын побледнел:

– Сие гнусный оговор, государыня.

Угу. Уже государыня. Повинуясь кивку Софьи, служанки принялись с поклонами подавать боярам листки допросов с нужными выписками. Как угроза дыбы и плахи повышает вежливость!

– А вот мы и посмотрим, оговор или нет. Домашних твоих опросим, дом обыщем, очную ставку устроим… Не всех змей я еще выловила, не всех…

Голос Софьи сорвался на шипение, глаза горели, она чуть подалась вперед – и как-то ей это удавалось? Сидя на ступеньках трона, в простом черном платье, с мраморно-бледным лицом – она была похожа на тварь из тех, что не упоминают к ночи. И впечатление это только усиливали священники в простых же черных рясах. Три пятна тьмы среди позолоты и ярких солнечных тонов, которые так любил Алексей Михайлович, били по глазам, привлекали к себе внимание… на что и было рассчитано.

– Стража!

Стрельцы, из оставшихся верными, ждать себя не заставили – и в палате осталось на пять человек меньше, чем пришло. Голицын, Соковнин, Лопухин, Одоевский, Троекуров – все было проделано так быстро и ловко, что никто и пискнуть не успел.

– А теперь поговорим серьезно.

Софья взяла с другого – и когда успели заменить? – подноса свиток бумаги, встряхнула…

– Прочтите, бояре, указы – и будем их в жизнь проводить.

Вот теперь, когда они были приведены в должное состояние, Софья могла работать спокойно. Теперь можно было обсудить письма к иноземным правителям с предложениями брака, теперь можно было сообщить, что надобно направить рудознатцев под Липецк – Софья отлично помнила, какое там было металлургическое производство, теперь можно было положить проект приказа о том, что ни один человек на государеву службу без образования более не попадет…

Можно потребовать, чтобы не только сыновьям, но и дочерям учителей нанимали. Нечего на Руси дур плодить, всякому известно, что от глупой жены умных детей не дождаться. Уж сколько это Софья в своем времени видела!

Теперь можно будет поговорить и о налогообложении, и о приказах, и о крепостях на границе, и о пушках, и о кораблях с каналами, и о всяком прочем…

Конечно, пугать их придется все то время, пока Алешки тут не будет, но не срывать же брата?

Софья отлично знала: дойди к нему письмо о смерти отца – он быстрее ветра помчится в Москву. А – нельзя. И войско бросать нельзя, и войну на этом этапе – тоже, и одному ехать опасно – нет уж!

Он – там. Она – здесь. И победа будет за ними.

* * *

Только в пять часов вечера Софья оказалась в своей горнице. Ненадолго, конечно, сейчас надобно идти к семье…

Царевна вошла в комнату, скинула с ног туфли… вот почему так бывает?

Хоть и из тончайшей кожи их шьют, и точно по мерке, но ежели туфля новая – то хоть где-то да натрет. Это, наверное, в любом веке так.

Тайный заговор тапочек против людей.

Девушки захлопотали вокруг, молча, но уверенно. Стерли с лица Софьи полкило косметики, наложенной с расчетом произвести впечатление, расплели косу, принялись массировать виски.

Царевна несколько минут сидела, откинувшись назад, потом нарушила молчание:

– Ну, кто что увидел?

Благо потайных отверстий в тронном зале на десяток девушек хватало. Вперебой, впрочем, не заговорили, начали по старшинству.

– Патриарх, хоть и молчал, но не по нутру ему все это. Он на бояр так смотрел, словно умолял прекратить…

– Воротынский явно смотрел одобрительно.

– Милославский выгоду искать будет…

Софья внимательно слушала, сравнивала со своими наблюдениями. Ну да, сегодняшнее выступление было постановочным. Отсюда и черное платье, и лицо, ставшее чуть ли не мертвенно-белым, и подведенные глаза, и подчеркнутые губы – нарочитый стиль, нивелирующий личность, но создающий ведьму. Отсюда и непокрытая голова – с образом не вязалось. Зато коса и венец куда как лучше смотрелись по контрасту со спокойным лицом. Другое дело, что зализывать волосы пришлось без всякой жалости, так, что теперь в висках ломило.