– В театральный музей, – ответила Надежда.

– Музей закрыт еще, еще закрыт музей! – пропела вахтерша на мелодию «Частица черта в нас заключена подчас…» и добавила обычным голосом: – Приходите после пяти.

– Ясное дело, что закрыт, – сухо ответила Надежда Николаевна, – если театр не представил никаких документов!

– Что такое, вы кто? – забеспокоилась вахтерша.

– Я представитель страховой компании.

– Какой?

– Страховой! – повторила Надежда. – У вас в музее ведь произошел инцидент? Вот меня и направили выяснить, является ли он страховым случаем. Мне нужна Розалинда… Розамунда Артуровна.

– Ах, страховая… – обычным голосом проговорила вахтерша. – Ах, вы к Розамунде Артуровне! Тогда проходите, она в музее, а музей слева по коридору, а коридор…

– Я знаю! – и Надежда отправилась по знакомому маршруту.

Ни в первом, ни во втором зале не было ни души, и Надежда Николаевна приблизилась к комнате, где находилась восковая фигура дореволюционной примы.

Тут она и увидела Розамунду Артуровну, стоявшую перед креслом, в котором в горделивой позе восседала восковая актриса. Рядом с хранительницей вертелась та самая девочка, которую Надежда встретила здесь в прошлый раз. Девочка держала в руке старинную серебряную расческу и медленно водила ею по волосам восковой персоны.

– Привет! – сказала Надежда Николаевна. – Ты и тут помогаешь?

– Здравствуйте! – ответила девочка тоненьким голосом и улыбнулась ей, как старой знакомой. Потом достала из кармана блестящую дешевую заколку и попыталась пристроить ее в волосы манекена.

Показалось Надежде или нет, что на восковом лице появилась гримаса брезгливого недовольства?

– Инка, – сказала Розамунда Артуровна, – пойди в кладовку и принеси мне лак. Ты знаешь какой, в красном флаконе.

Девочка послушно бросила заколку и побежала за лаком, что-то напевая.

– Вот, – вздохнула хранительница, правильно истолковав взгляд Надежды, – это нашего помрежа дочка. Сами видите, что с ней. Такая грустная история… мать-то при родах умерла, а девочка вот такая получилась. Врачи сказали – родовая травма…

– Угу, – кивнула Надежда Николаевна.

– Ну, так-то она безобидная, послушная, сидеть с ней некому, вот отец ее сюда и приводит. Нравится ей музей, только следить нужно, чтобы не подсунула никуда своих дешевых побрякушек. Она, как сорока, все блестящее любит. Отец не хочет ее в интернат отдавать, ради него мы и терпим… Вы не думайте, он очень много с ней занимается, по врачам таскает, надеется на лучшее. Нашли какое-то экспериментальное лечение… им даже удалось в программу записаться. Правда, подробности умалчивает – чтобы не сглазить, но говорят, тот доктор творит чудеса…

Надежда хотела сказать что-то подходящее случаю, но тут вернулась девочка. Хранительница взяла у нее баллончик с лаком и стала аккуратно покрывать им руки восковой фигуры.

Надежда Николаевна невольно взглянула на лицо манекена: теперь оно выражало высокомерную скуку, как лицо богатой клиентки в косметическом салоне.

Надежда перевела взгляд на ее руки и невольно вздрогнула.

У восковой актрисы были очень необычные руки – маленькие, смуглые, с тонкими, хрупкими пальцами и маленькими острыми ноготками, похожими на птичьи коготки. Точно такие же руки были у женщины в черном платье и шелковой маске, которую Надежда встретила в игорном клубе «Флеш-рояль»…

Но что все это значит?

Розамунда Артуровна повернулась к Надежде:

– А вы вообще-то по какому вопросу? Музей еще закрыт, приходите позже.

– Но я не в музей. Я лично к вам. – Краем глаза Надежда увидела, что девочка прицепила-таки к платью восковой персоны блестящую брошку, но решила не отвлекаться.

– Да? И по какому же делу? – Хранительница ничего не заметила, а девочка за ее спиной послала Надежде благодарственную улыбку.

– Я думаю, никто лучше вас не знает о ней, – Надежда Николаевна кивнула на восковую фигуру, – о Софи Верден. – Она решила положиться на силу лести – и не ошиблась.

Розамунда Артуровна приосанилась и проговорила:

– Да, пожалуй, вы правы. О Софи я знаю больше всех. А что конкретно вас интересует?

– Меня интересует постановка об Инес де Кастро, в которой Софи Верден сыграла заглавную роль.

Глаза Розамунды Артуровны заблестели. Мановением руки она отослала девочку и, вручив Надежде баллончик с лаком, принялась заботливо поправлять мантилью на восковой фигуре.

– Эта постановка сыграла особую роль в судьбе Софи Верден и в судьбе нашего театра… Те, кому посчастливилось увидеть этот спектакль, говорили, что это было удивительное зрелище! Софи Верден буквально перевоплотилась в Инес де Кастро! К сожалению, подлинных портретов королевской фаворитки до наших дней не сохранилось, но на сцене буквально ожила знатная португальская дама четырнадцатого века со всеми ее страстями и страданиями! – Розамунда Артуровна сделала паузу и продолжила печальным, трагическим голосом: – И как бывает с гениальными артистами, эта роль оказалась не только лучшей в карьере Софи Верден, но и последней. Вскоре после премьеры актриса заболела скоротечной чахоткой, как тогда называли туберкулез, и через несколько месяцев умерла… – Она снова сделала паузу и продолжила таинственным голосом: – Но сразу после ее смерти многие работники театра по вечерам стали встречать в коридорах и помещениях даму в пышном платье средневековой португальской аристократки!

Надежда Николаевна внимательно слушала рассказ хранительницы, пока ее не отвлекло какое-то движение за креслом с восковой фигурой. Она перевела взгляд и заметила, что бархатная портьера позади кресла едва заметно пошевелилась, как будто там кто-то прятался. «Ну, ясно, Инкины проделки, снова вертится где-то поблизости», – подумала Надежда, опустила глаза – и увидела торчащий из-под портьеры носок лакированного мужского ботинка. Черного и остроносого.

Она только открыла рот, чтобы что-то сказать, как на столике зазвонил телефон, и Розамунда Артуровна, сняв трубку, почтительно проговорила:

– Да, Менелай Орестович… слушаю вас… да… я поняла… сейчас же приду… – Закончив, она повернулась к Надежде: – Извините, начальство вызывает. Мы закончим этот разговор позднее…

– Да, но тут… – начала было Надежда, но Розамунда Артуровна уже испарилась с удивительной для ее возраста прытью.

Надежда Николаевна снова скосила глаза на портьеру. Носка лакированного ботинка теперь видно не было, но сама портьера начала медленно отодвигаться.

Надежда не стала дожидаться, когда незнакомец выйдет на свет божий, а, толкнув в его сторону кресло с восковой фигурой, бросилась наутек. В последний момент ей показалось, что лицо актрисы снова переменилось – теперь на нем читалось возмущение и оскорбленное достоинство.

Миновав зал советской оперетты, Надежда Николаевна вбежала в зал дореволюционной классики и спряталась за манекеном в пышном платье с кринолином. Следом за ней в зал ворвался мужчина – высокий, худощавый, с черными вьющимися волосами, обильно тронутыми сединой. Надежда про себя отметила, что для своего возраста бегал он весьма легко и дыхание сохранял. Она вон запыхалась, а этому