Тамир почуял неладное, повернул голову, и Вейя на миг выхватила резкое и красивое, как у изваяния, вырезанное умелым кудесником очертание лица хазарича. Он, прочертив острым, как лезвие, взглядом отряд, сперва не нашёл кто же смотрит на него, да всё ж заметил, обжёг взглядом, что в груди Вейи ощутимо тесно и душно стало.

Тугуркан подъехал неожиданно, Вейя даже вздрогнула, не заметив его сразу. Ближник загородил своей медвежьей удалью всех. Вейя растеряно заморгала, сбрасывая оцепенение, будто дурман. Тугуркан натянул повод, привычно рядом держась, равняя своего крупного — под стать хозяину — жеребца с повозкой, на которую уже взбирался на козлы коренастый возничий. Вейя, минув его цепкий взгляд, отвернуться поспешила, да напоролась на другой. Ощупывал Вейю, по-видимому, уже давно.

— Тугуркан, — позвала хазарина Вейя, облизав пересохшие губы. Тот, переговорив с возничим на своём наречии, повернулся к ней, приготавливаясь внимать речь чужую, как и в прошлый раз у костра. — Скажи, кто этот воин? — она даже поворачиваться не стала, Тугуркан сразу понял, о ком спрашивает.

— Это… — глянув в сторону хазарина, — это Арвай, один из внуков бека Байгаля из Таматарха.

Вейя не всё поняла, что сказал он и что за чин назвал — ничего не смыслила, но, наверное, всё же занимал важность. Явно ведь, что простой воин такие дерзкие слова не станет пускать, а этот и язык руси знал. Вейя вспомнила ненароком его слова резкие, грубые, щёки вновь загорались стыдом. Но если отбросить всё, Арвай прямо говорил то, что слышать она не хотела и до последнего не возжелает. Ведь не из жалости же взял её с собой Тамир, хоть в том выгоды не видел и об этом он истолковал ей ясно. Да и не похож он на того, кто добротой сердечной промышляет, помнила она, как он изрубил тех татей, не успели бедолаги и понять хоть что-то — головы с плеч.

Послышались зычные оклики ближников, и Вейя, вздрогнув, очнувшись от раздумий, нырнула в сумрак повозки, пропахшей мехом и деревом. Оставалось дожидаться, когда в путь тронутся. И, как оказалось — недолго. Подоспели и Огнедара с Миронегой, верно, наговориться успели уж обо всём.

Едва повозка тронулась, как сердце подскочило в груди, забилось быстро и туго.

— Как ты? — остановила Огнедара, озаботившись, когда Вейя поднялась со своего места.

— Ночью плоха спала… — ответила Вейя, глянув на сидевшую напротив Миронегу, заметно посветлевшую от радости, что вернулась её наперсница.

В сумраке повозке синяк уродливым пятном виделся. Проследив за взглядом Вейи, Миронега поспешила платок на щёку натянуть, закрываясь. Вейя оставив девушек, вперёд повозки длинной прошла, так похожей изнутри на невеликую, но уютную клеть. Нашла местечко свободное, села, удобно устроившись на лавке, что тянулись по обе стороны и сейчас были заполнены поклажей. Вжимаясь в застеленной шкурой сиденье, Вейя, стянув с головы намитку, в которой душно внутри повозки становилось, прикрыла веки, отгораживаясь от всего, отметая зыбкое волнение, что прокатывалось по телу лёгкой дрожью непонятно отчего — внутри такая сумятица.

Скоро полесье, Протока и сам Каручай, и острог родной останется далеко позади. Выдохнула судорожно, надеясь на то, что князь Годуяр недолго будет лютовать. И Далебору теперь спокойнее — больше не будет на его пути попадаться. А там и забудет скоро свою спесь, вернётся к Любице своей. Хотя лучше бы и про неё тоже забыл…

Размеренно покачивалась на ставшей совсем ровной дороге повозка. Разговор тихий Огнедары и Миронеги неспешный сон навеивал, но Вейя всё елозила на лавке, хоть и удобно было. Перед глазами взгляд хазарича мелькал, разлёт резких чёрных бровей, глаза жгучие, как угли в обрамлении тёмных ресниц, твёрдая линия губ, всё же полных, сухих... Вейя головой стряхнула, разозлившись на себя страшно. Думать должна, как выведать хоть что-то о разбитой у хребта Каменного Кута ватаге отца, а поделать ничего не могла, мысли воедино собрать не могла. Возвращалась к хазаричу и дыхание задерживала от невольного ощутимого укола, когда вспоминала, как ласково касалась его Огнедара, которая для Тамира — тут уж без сомнения — имела особое место.

Вейя выдёргивала из себя, как корневища бурьяна ненужное, старалась вслушиваться в разговор Огнедары и говор степняков, доносившийся с наружи, топот копыт и пофыркивание лошадей, вглядываясь в открытую в войлоке для воздуха прореху, в котором был виден клочок затянутого седыми облаками неба. Помалу успокаивалась.

Осталось позади самое крайнее — одно из последних больших селей Полесья. Ещё целый день прятал хазарский отряд — осинник никак не желал отпускать из своей мглистой утробы, кутая прохладной сенью. Но дальше уже чащоба межевалась с прогалинами, пока серые тонкие осины сменились орешником.

В дороге особо занять себя было нечем, только болтовнёй разве. Миронега уже не так таилась. Вейя узнала, что пробыла она всю ночь в палатке у одного хазарина — Итлара. И теперь Миронега его стала, чему девушка ничуть не расстроилась, наоборот — даже устраивало всё. А вскоре путь стал ещё веселее, когда на одной из стоянок Огнедара принесла вместе с воином, что взялся ей помогать, целую гору тканей: свёртки шерсти, полотен льняных, из них некоторые даже крашеные были — богатство несказанное, были и шкурки меховые, и кожа — всего много, что Вейя слова потеряла от такого нежданного избытка. Как сказала Огнедара, Тамир велел в веси раздобыть. Девушкам одежду себе тёплую шить — в степи ветра сильные, да и холода уже близятся. За шитьём тревоги все забывались, за которое Вейя, как только случай выпадал, бралась охотно, не чураясь женской работы, любила даже посидеть за полотном, стежок за стежком накладывая — так мысли упорядочивались и в голову всякое дурное не лезло. В кибитке шить, конечно, не получалось много, только пальцы искалывала на колдобинах, что попадались под колёса, и порой встряхивало изрядно, хотя дорога всё больше ровней и плавней становилась. И всё ладно было, если бы только не хмурившееся небо, что нависало тяжестью над степью серой хлябью, не расходились облака несколько дней к ряду. На третий день уже не попадались даже реденькие лески — ольшаники низенькие в лощинах. Вейя всё выглядывала из кибитки, прищуривая глаза, смотря вдаль. Дышали просторы влажным тяжёлым ветром, что прокатывался от края до края лугов, вихрясь, взлохмачивая высокую пожелтевшую на открытой солнцу земле траву, толкаясь потоком прохладным в лицо, тревожа пряди волос и височные кольца, что обжигали скулы холодом. Польёт, к вечеру — точно. Тогда идти, конечно, труднее станет, а если ливень припустит, так и вовсе останавливаться придётся и дожидаться, когда землю сырую чуть пообветрит. Хотя наездникам можно и трогаться в путь дальше, только чаще остановки делать, чтобы животине отдохнуть дать, а вот гружёные кибитки за собой по грязи не потянешь — могут и колёса сломаться, и ещё какая приключится каверза, хоть груза в них и немного было, только то, что в пути пригодиться может. Но пока отряд шёл, хоть угрожающе ворочал ветер тяжёлые глыбы темнеющих облаков.

Думала ли Вейя, что придётся уходить так далеко с чужим племенем? И, может так случиться, что и сама не вернётся, и о Гремиславе не узнает ничего. Сама же выбрала путь такой, который неведомо чем может закончится. Да и нет дороги назад: жить в неведенье, по чужой воле и до конца дней своих глушить холодную пустоту и печаль, давить слёзы — не для Вейи, уж лучше сгинуть где-нибудь, чем всю жизнь сожалеть. Так вышло — никто в том не виноват — что в княжестве невыносимее стало, чем в отряде кагана. Из всего, что было раньше привычным и родным — не осталось ничего. Только эта кибитка, в которой Вейя вместе с другими девушками пряталась от непогоды. Остался Тамир, в спину которого упирался взгляд каждый раз, будто ища опору, держась за его плечи широкие и сильные, чтобы не утонуть в водовороте всего, что навалилось на Вейю. Держась за то, как ехал уверенно он, жеребца своего подгоняя неуклонно, устремляя взгляд свой зоркий вперёд, а внутри Вейи поднимался такой же необъяснимый непривычный жар, что испытывала она каждый раз, когда наблюдала за ним.