Это был первый опыт запредельных сверхнагрузок в моей жизни, можно сказать, пик всей практики в Бучаке лета 1980 года. Светящийся Змей, Троллидор, карты Черногорца, Растворения ввели меня в круг крайне необычных переживаний. Но все это происходило со мной не по моей воле. Со мной что-то делали наши инструкторы. И получался сногсшибательный результат. Пожалуй, только Растворение было результатом моих усилий, но отнюдь не сверхнапряжения.

В Трахтемирове же все зависело только от меня. Это я сутками перемещался по местности, будучи сосредоточенным только на своей мишени – жуке. Я вставал и бежал вопреки своему изнеможению, удерживал внимание на насекомом, когда нестерпимо хотелось спать. Да, у меня была своя мотивация: я не желал оказаться слабее Волка, Паука и Кобры. Я хотел выглядеть сильным и способным к практикам в глазах наших инструкторов (и Инструктора, в особенности), но мучительность всего этого трехдневного действа была несоизмерима с желанием кому-то понравиться и кому-то не уступить.

Все основания для продолжения бесконечного бега и сосредоточения отпали уже к концу первого дня. Еще какое-то время я уговаривал себя следовать принятому решению, повторяя как заклинания слова Барбароссы о прекращении существования с отказом от решения. Но потом отпало и это. Я действовал только потому, что стал выше своего тела и рассудка. Не они определяли мои действия, а я сам.

«А я – Я, а я – Я, а Я – Родина моя» – пропел мне как-то Скандинав, и только теперь я понял глубокий смысл этих ернических слов.

На протяжении последующих лет практики запредельные нагрузки усиливались. Позже я понял, что содержание практик было второстепенным, не имело никакого значения, что собственно мы делали. Единственной важной характеристикой была именно их запредельность.

Я проснулся около двух часов дня. Тело болело, но я чувствовал себя отдохнувшим. Рядом с шалашом стояла большая бутыль молока, на развернутой газете лежал хлеб.

Инструктор все же оказался не зверем, а заботливым хозяином. Мы поели и принялись обсуждать свое приключение. Мы еще не вполне понимали, какой смысл был в наших мучениях, но необычный опыт извлек каждый. Для меня, конечно, самым важным было переживание осколка Темноты в сознании.

До вечера нас никто не трогал. А потом снова пришел Инструктор.

– Ну а теперь разберем, что же вы видели, – сказал он. – Вы поняли, что живое рождается из Темноты? Что жуки и змеи вылупливаются из нее?

– Ну, вообще-то жуки и змеи вылупливаются из яиц, – осторожно заметил Паук.

– Да, так событие рождения отражается в Красной Вселенной. И для нее это действительно так. Но в Черной Вселенной нет яиц и личинок. Есть рождающая Темнота. Если внимание смещается в Черную Вселенную, вы обнаруживаете то «вещество», из которого рождается живое.

В нашей обычной Вселенной его нет. Когда вы сосредоточиваетесь на быстро движущемся живом существе, Черная Вселенная начинает просачиваться в нашу реальность. Мы с Рыцарем вам, конечно, немного помогли. Но теперь и у вас появилась возможность подглядывать, что творится в Черной Вселенной.

Мы смотрели на Инструктора с недоумением. Я помнил его рассказ о черных и красных цветах, но никак не мог увязать его со словами о Вселенных.

– Что такое Красное и Черное – это программа следующего года. Пока вам нужно знать, что Красное – это то, что мы видим, а Черное – то, что делаем, – улыбнулся, глядя на наши непонимающие лица, Инструктор.

Я вспомнил любимую поговорку наших инструкторов – «Об этом мы поговорим завтра…».

Оставалось несколько дней до завершения программы. Я пытался сложить в единую картину все, что случилось за эти полтора месяца. Я не понимал ни структуры Эргархии – сообщества деев, ни их целей. Слова о Единице, Двойке, Тройке воспринимались как сказки.

Потрясающие события, в которые я был вовлечен, наводили на мысль о громадных, но неведомых планах. Сочетание грандиозности и непонятности тревожило. Система контроля за подданными в государстве СССР была выстроена почти безукоризненно. Как можно ускользнуть от этой системы, было совершенно непонятно.

Я снова пришел к Толстяку. Мы выпили чаю.

– Ну, говори, – сказал Толстяк, – ты ведь хочешь о чем-то поговорить.

Я начал с самого простого вопроса. Мысль о том, что Локка может быть настоящим руководителем Деев не покидала меня. Деи не позволяли увидеть истинную структуру их общества. Их постоянные маскировки, непонятная иерархия, заставляли подозревать целую систему вводящих в заблуждение ролей.

– Зачем здесь Локка? Я принимаю ваш мир, я чувствую его своим. Но ведь он все время ставит под сомнение все мои достижения и всюду видит фальшь и подлог. И каждый раз я начинаю сомневаться в истинности происходящего. Я вспоминаю свою жизнь и понимаю: то, что показывают мне, не может существовать, что все это сказка. Для чего он?

– Локка ненавидит нас и считает своим долгом препятствовать нашей работе. Мы используем энергию его ненависти себе во благо. Каждый раз, когда ты действуешь вопреки сомнению, ты усиливаешь в себе ту сторону сознания, которая не управляется ниточками извне. Это должно быть реальное сомнение. Тогда ты действуешь не потому, что веришь в сказку, а потому, что принимаешь решение. Понятно, зачем нам Локка?

Я кивнул.

– Но, кроме того, Локка работает «санитаром леса». Он отпугивает нестойких, и они навсегда покидают нас. Они рассказывают всем, что наша практика – только игра, розыгрыши, и нас никто не беспокоит.

Толстяк помолчал. Было видно, что он колеблется, говорить дальше или нет.

Наконец он посмотрел на меня своим сочувствующим взглядом и сказал:

– Локка — часть системы, но отрицательная часть. Ты ведь математик.

Толстяк явно не был математиком. Его познания в лучшем случае ограничивались знанием начального курса матанализа. Но он попытался объяснить сказанное «математической аналогией», которая больше напоминала алгебраическую поэзию.

– Это как уравнение, в котором есть отрицательные члены. Оно устойчиво благодаря им, иначе был бы положительный перекос. Понимаешь, мы, как уравнение, должны быть равны нулю, иначе мы становимся заметны. На своем уровне Локка уравновешивает положительную часть и дает ей возможность достигать большей амплитуды.

– И что, он один уравновешивает всех вас?

– Он не один. Он же уговаривает почти всех примкнуть к нему и тоже стать отрицательными членами. Некоторые поддаются. Так создается нужный противовес положительной части системы.

– А Локка осознает эту свою роль, или вы используете его «втемную»?

– Осознает. Но отрицательно осознает.