В начале восьмидесятых годов ЦК КПСС требовал выдвигать на партработу только специалистов народного хозяйства. Речь уже шла не только о первых лицах, но и об аппарате. Следуя этому требованию, скоро на идеологию ветеринаров сажать будем, иронизировали мы между собой. Появились районы и даже области, где в хозяйствах и на предприятиях не оказалось ни одного секретаря с гуманитарным или политическим образованием. Орготдельцы на нашу критику косились: не нашего ума, мол, дело.

И докосились. В 1990 году вдруг спохватились: а существует ли у нас то, что Ленин называл партийной интеллигенцией? Не слишком ли большой крен был взят при подборе партийных кадров в сторону специалистов промышленности и сельского хозяйства? Преобладание в партийном аппарате инженеров и агрономов объяснялось благими намерениями, но ведь факт, что в девятой, десятой и одиннадцатой пятилетках — в период, когда специалисты народного хозяйства преобладали на руководящей партийной работе, — темпы прироста национального дохода уменьшились более чем в два раза.

Тяжелобольную экономику пытались поставить на ноги с помощью кадровых подпорок, хотя истинная причина стагнации заключалась в том, что командно-административная система полностью себя изжила. Технологический рационализм инженеров, попавших на партийную работу, во многом лишил ее прежней человечности, демократичности, интеллектуального авторитета.

Когда я слышу о том, что в перестройке самым трудным было начать осуществление поворота к новому, что этот поворот за короткое время осуществила небольшая группа лиц из верхних эшелонов партийной власти, что именно в партии вызревали предпосылки нравственного оздоровления общества, всегда вспоминаю многих своих коллег из Белоруссии — секретаря ЦК Кузьмина, заведующего отделом Вечерко, руководителя лекторской группы Ходоса, заведующего сектором Болтача. Они и некоторые другие, нестандартно мыслящие работники ощущали необходимость перемен. К сожалению, таких было немного. И особенно среди тех, кто занимался вопросами партийного строительства.

Ну не парадокс ли: ученые-экономисты задолго до 1985 года предлагали новые идеи, яростно спорили, много писали, разрабатывали различные варианты реформы народного хозяйства. Иногда дело доходило до открытой и жесткой борьбы. А теперь вспомним, кто из теоретиков партийного строительства, историков, философов занимался концепцией партии на современном этапе? Увы, ни одного имени. Чем же занималась многочисленная рать обществоведов? Благословенным делом — объяснением широким массам шагов, предпринятых высоким партийным руководством. Не прогнозировали, не предсказывали, а подтасовывали происходящее в общую концепцию социализма. Объявив перестройку, партия длительное время не могла подготовить концепцию для себя.

Полезно читать старые блокноты. Еще полезнее делать в них записи — хотя бы короткие, конспективные, на бегу. По горячим следам, пока впечатления свежи, не растворились, не потеряли привлекательности в аппаратной сутолоке. За многие годы работы в аппарате высших партийных эшелонов у меня накопилось более десятка объемистых записных книжек. Наряду с поручениями, пометками, кратким изложением совещаний и заседаний появлялись и некоторые личные наблюдения об увиденном и услышанном. И вот сейчас я перебираю старые записные книжки.

Что же получается? И в те годы не было недостатка в призывах о необходимости политического анализа обстановки, дающего понимание того, с какой стороны подступиться к хозяйственным делам. На всех уровнях пугали и убеждали друг друга, что действовать свойственными политическому органу методами — это значит навсегда покончить с практикой командования и администрирования, мелочной опеки. Призывов и увещеваний было предостаточно, но что можно улучшить, ничего, по существу, не меняя?

Сделать партию неоспоримым лидером могли лишь демократические преобразования в ней самой. «Орден меченосцев», от которого шарахается народ, — или саморазвивающаяся организация? Монополист политической власти, руководящая и направляющая сила — или политический авангард общества, проводящий свою линию благодаря нравственному и интеллектуальному потенциалу? Без полного пересмотра ее деятельности, целей и задач не обойтись. И начинать надо было с обновления партии, возвращения ей привлекательного облика, преодоления деформаций прошлого.

Это не авторские измышления. Задолго до горбачевской перестройки наиболее проницательные люди увидели угрозу авторитету партии в распорядительно-командном стиле деятельности ее аппарата. Пройдет семь-восемь лет, и все общество заговорит, что, имея рычаги власти, занимаясь всем и вся, партия превратилась в консервативную силу. Впрочем, и сама партия откровенно сказала об этом.

Вместе с тем я категорически отвергаю огульные выпады в адрес партийных работников. И белоручки, мол, они, и бездельники, сидели себе в теплых кабинетах да наслаждались льготами и привилегиями. Отгородились от народа милиционерами, приставленными к помпезным зданиям обкомов, горкомов, райкомов. Согласен, охрана, да и сам вид мраморных дворцов подавляли людей, отбивали охоту лишний раз сюда заходить. А работа партийных комитетов? Для многих они отождествлялись с канцелярскими учреждениями. Это, уверен, от недостатка гласности. А может, среда влияла? Может, и в самом деле большинство аппаратчиков были порядочными людьми до выдвижения их на партийную работу? И вообще, откуда и как на нее приходили?

О том, как я попал в партийный аппарат, читателю известно. Остается рассказать, как я оказался в Москве, на Старой площади.

Из дневника: «19 июля 1985 года. Первый раз в этом году выехал в командировку в Брест и Кобрин на журналистские зональные летучки.

В пятницу 19-го вместе с заведующим отделом пропаганды Брестского обкома вернулись из совхоза «Брестский», где участвовали в партийном собрании водителей хозяйства. Это было часов в семь вечера. Примерно через полчаса звонит мой сопровождающий из дома в гостиницу:

— Звонили из ЦК КПБ. Вам надлежит быть в Москве в ЦК КПСС 22 июля в 10 часов.

Я тут же набрал номер дежурного по ЦК КПБ. В чем причина вызова? Какие материалы везти с собой? Если это совещание, надо ли мне выступать?

Дежурный ответить на эти вопросы не мог.

Поздно ночью дозвонился до заместителя заведующего отделом пропаганды Кононова.

— Кажется, они намерены пригласить тебя на работу к себе. Запросили характеристику и объективку.

Меня словно кипятком ошпарили. Начал хлопотать о билете. В Кобрин все же поехал — там ведь ждали работники районных газет большой зоны. Выступил на межрайонной летучке. Там тоже сказали: мне надо быть в Москве. Дежурный ЦК КПБ на всякий случай позвонил и в Кобрин.

Не спал всю ночь. В гостинице было душно, ночью полыхала гроза, сверкали молнии, грохотал гром.

В субботу вернулся в Минск. Сын записал телефон: просили позвонить. Я набрал номер, не снимая башмаков:

— Здравствуйте, это Зенькович. Меня просили позвонить по этому номеру.

Отозвался детский голос:

— А кто вам нужен?