А потом все шесть Ястребов упали назад, раскинув руки. Ударившись о землю, они превратились в птиц, взлетели, приминая воздух мощными крыльями, сделали круг над лесом и скрылись.

Нил проводил их взглядом, потом добрел до камня, который по-прежнему валялся в траве. Рисунки на нем поблекли, выглядели жалкими и потертыми. Камень легко оторвался от земли – обычный булыжник. Бесполезный. Этот край теперь принадлежал Ястребам.

Земля стала совершенно холодной и мертвой. Нил прижался к ней всем телом, но теперь это было просто скопление остатков растений и существ, материя, лишенная сил.

– Прости. Я думал, все получится, – прошептал он, прижимаясь щекой к холодной траве. – Я не знаю, что мне делать. Что мне делать?

Но никто ему не ответил.

Нил проснулся перед рассветом. Бесцветно-серое промозглое утро накатывало медленно и неохотно, словно с трудом выползало из темноты. Птицы молчали, и абсолютную, мертвую тишину нарушал только сухой шум листьев. Слишком сухой. Нил кое-как приподнялся на локте, морщась от боли во всем теле. Ныла каждая кость, холод прокатывался по позвоночнику волнами, будто кто-то лил на него ледяную воду. Но все, что стало с его телом, жизнью и мнением о себе, было ерундой по сравнению тем, что произошло с лесом.

Листья, еще вчера так сочно, влажно шумевшие, высохли. Их безжизненные края загибались к серединкам, где еще кое-как сохранялся бледно-зеленый цвет. Нил поднялся с вялой травы, цепенея от ужаса. Вчера, когда Ястребы улетели, а он валялся на земле, ему казалось, что хуже, чем сейчас, уже не будет, – а вот и нет, ошибся.

Вечером ему было так сладостно плохо, так бесконечно и немыслимо ужасно, что мир вокруг приятно поблек. Нил даже не мог вспомнить, как заснул. Просто лежал, пока мысли о том, что он наделал, не вырубили его, словно удар в челюсть. И вот теперь…

На подгибающихся ногах он дошел до ближайшего дерева с белоснежным стволом и тронул сухой, как бумага, лист, просто чтобы проверить: вдруг ему кажется, вдруг это все – обман зрения, и на самом деле все в порядке? От его прикосновения лист отвалился и упал на пожухлую траву. Нил отшатнулся.

Он бы не отказался, чтобы вот сейчас его поразила молния, только бы всего этого не видеть. Нил на всякий случай даже на небо взглянул, но избавление не пришло – наоборот, стало только хуже. Предрассветное небо было таким безжизненным и ровным, что вдруг до одури напомнило небо над Селением. Что, если Ястребы сделали здесь так же? Что, если солнце вообще никогда не выйдет? Нил вцепился в волосы и тяжело прислонился к дереву. Он не узнал бы этот лес, если бы не был уверен, что за ночь не сдвинулся ни на метр.

Нил не шевелился еще очень долго и чуть не упал от облегчения, когда солнце все-таки взошло. За облаками не разглядеть, но оно определенно было на месте – просвечивало сквозь серость, как тусклая монета. Птицы все еще не пели. В Селении Нил годами их не слышал, но за вчерашний день так привык к этому гомону, что теперь молчание казалось невыносимым.

Тишина. Ужасная, ужасная тишина.

И никаких молний. Никакого наказания, от которого хоть на секунду, но стало бы легче.

С места он все-таки сошел как раз ради этого: пора было идти на поиски наказания. Это желание проснулось раньше, чем голод, жажда или усталость. Нужно было срочно найти кого-то или что-то, способное понять, что он натворил. И сдаться. И позволить сделать с собой все, что угодно. Нил побрел через лес, кое-как припомнив, с какой стороны пришел вчера. Никакой золотой дорожки в траве, конечно, больше не было. Ха-ха, какая еще дорожка. Магии-то больше нет. Вообще нет. Умерла.

Нил доплелся до яблоневого сада и замер. Яблони увяли, ветки обвисли, плоды потускнели и сморщились.

Отблеск металла на их вялых боках был мутным, едва заметным.

Дом не изменился: проломленная крыша, покосившаяся дверь. Лопата по-прежнему валялась у крыльца, кружка, из которой Нил напоил Кадета, стояла на ступеньке. Нил так надеялся, что его встретят тут, он даже нашел в себе силы на тихий, слабый крик «Эй!», но сразу почувствовал: никого нет.

А потом он поднялся на крыльцо и выяснил: про него все же не забыли.

Кувшин все так же стоял на столе, а рядом с ним лежало яблоко, и выглядело оно куда живее своих собратьев из сада. Кожица была золотистой, и в золото вплетались черные прожилки – они слабо, едва заметно пульсировали, будто у яблока есть кровеносные сосуды, только в них течет не кровь, а что-то совсем другое. Плод выглядел настолько ядовитым, насколько это вообще возможно. «Либо придают сил, либо убивают», – сказал Кадет, и это яблоко явно было для задачи номер два. На одеревеневших ногах Нил дошел до стола и заглянул в кувшин. Так и думал: в остатках воды едва заметно отражались звезды, поразительно неуместные на этом темном крыльце.

Ну вот. Вопрос решен. Нил понюхал яблоко: запах обычный, но с какой-то слабой, гниловатой и совсем не фруктовой нотой. Девушка, хранившая это место, оставила ему подарок. Куснешь – и до свидания. Ну, можно еще запить. Для верности.

Он не собирался тянуть, но тянул. Осмотрел яблоко со всех сторон. Поболтал воду в кувшине. Вынес их на ступеньки крыльца, чтобы лучше было видно. Сел. Встал. Внезапно подумал о странном. О том, что, окажись он снова во вчерашнем вечере, сделал бы то же самое. Девушка, хранившая место силы, не должна была травить гостя. И Нил спас бы его снова, потому что смерть невыносима.

Нил опять сел на крыльцо, едва не выронив яблоко, – так закружилась голова. Он, наверное, сумасшедший, но Кадета ненавидеть не получалось вообще. Ястреб поставил цель выше остального, ох, какая новость.

А вот ненавидеть себя получалось отлично, и яблоко должно было решить эту проблему. Нил еще разок обвел взглядом пожухший его стараниями сад и поднес яблоко ко рту.

И не смог откусить. Яблоко пахло яблоком и гнилью, в саду еле слышно шуршали ветки, небо медленно наливалось тусклым, разбавленным светом, скрипела наполовину сорванная дверь, ступенька чуть просела под ногами. Восхитительные признаки того, что он жив, были такими яркими, такими мучительно настоящими. Яблоко в руке – тяжелое и холодное, усталость во всем теле – яркая и мучительная. Засохшая кровь на рубашке царапает спину. Оттого, что спал на земле, ломит плечи. Хочется есть. Очень хочется есть. Воздух пахнет осенью и землей. На душе паршиво, но даже это сейчас кажется родным и нормальным. Нил медленно выдохнул. Постоял, взвешивая в руке яблоко.

Потом размахнулся и швырнул его вдаль. Мощного броска не вышло, онемевшие мышцы вспыхнули болью, и яблоко упало на траву шагах в десяти от него. От прикосновения к земле оно тут же, мгновенно и страшно, начало гнить: почернело, заросло пушистой плесенью и растеклось. На земле еще какое-то время шевелилось пятно, потом впиталось – и все стихло. Нил сжал губы.