способ заработать – заняться тем, в чем ее обвиняли. Точно неизвестно, как и когда Элизабет оказалась в рядах женщин, торговавших собой на Пилгатан, скандальной гётеборгской «улице нимф», но в октябре того же года она указывает Пилгатан в качестве своего адреса[178]. Поскольку проституткам запрещалось ходить по улицам и искать клиентов в открытую, Элизабет, по-видимому, занималась своим ремеслом в помещении: в одной из кофеен, маскировавшихся под приличные заведения, или же в борделе, хотя хозяйки борделей неохотно нанимали женщин, прежде лечившихся от сифилиса. Теперь ее жизнь проходила между Пилгатан и Хусаргатан: она прочесывала кофейни в поисках клиентов и усваивала неписаные правила, регулировавшие отношения проституток, клиентов и владельцев заведений. Ей пришлось многому научиться за короткое время. Она наверняка сталкивалась с насилием или жила с ощущением постоянной угрозы. В этот период ее имя значится в переписи населения района Хага – рабочего квартала, где она якобы проживала в то время, но, скорее всего, приводя мужчин домой, она пользовалась вымышленным именем. Жила она, вероятно, в одной из множества чердачных клетушек, известных под названием luderkupor («шлюхин чулан»). Чердачные помещения специально сдавали проституткам: там они могли незаметно принимать клиентов, получая за это свои гроши.

Неизлечимая болезнь, от которой страдала Элизабет, была лишь одним из многих постигших ее несчастий, и, несомненно, мужчины, прибегавшие к ее услугам, часто тоже оказывались заражены. В то время патология сифилиса была еще не совсем изучена, и люди ошибочно полагали, что больные не заразны, если у них нет явных признаков заболевания. Несмотря на все старания медиков, лекарство от разрушительной болезни появилось лишь в 1910 году, когда был изобретен сальварсан[179], а затем бороться с сифилисом начали с помощью антибиотиков. Так что неудивительно, что к 30 августа у Элизабет снова проявились симптомы. Ее вернули в Курхусет, где она оставалась до 23 сентября. На этот раз язву на лобке лечили нанесением нитрата серебра. Впрочем, через двадцать три дня, 17 октября, ее снова поместили в больницу: теперь нитратом серебра прижигали язву на клиторе. Первого ноября ее объявили «здоровой». На следующих гинекологических осмотрах – 3, 7 и 10 ноября – ее каждый раз признавали «здоровой», хотя на самом деле она продолжала болеть до конца жизни[180]. Приблизительно в этот период сифилис должен был перейти в латентную фазу. Симптомы исчезли, Элизабет больше не являлась заразной, но спустя много лет болезнь, как правило, возвращалась в последней, самой разрушительной и смертельной третьей стадии.

Закон не щадил попавших в порочный круг проституции и болезни, однако в некоторых слоях общества к таким людям относились более снисходительно. Как и во многих европейских и скандинавских странах, в Швеции середины девятнадцатого века была популярна идея «спасения» падших женщин. Претворением этой идеи в жизнь занимались главным образом женщины из среднего и высшего класса под руководством церкви: они ставили перед собой задачу вернуть на путь христианства тех, кто в других случаях, несомненно, был бы для Господа потерян. Тогда было принято считать, что на греховную жизнь женщин толкали не обстоятельства, а личный выбор. Когда-то проститутка по своей воле сбилась с праведного пути, но она также могла решить вернуться на него. Эти изменения в характере могли произойти, если «жизнь публичной женщины становилась жизнью частной», то есть если женщина возвращалась в домашнюю среду, туда, где и следовало находиться доброй лютеранке. В рамках программы реабилитации женщины приобретали профессию горничной или прачки, учились убираться, гладить, готовить, ухаживать за детьми, шить и заниматься традиционными видами рукоделия. Проект возглавили лютеранские диаконисы[181]: они открывали реабилитационные приюты и прачечные и регулярно наведывались в кварталы красных фонарей и венерические клиники, где набирали своих подопечных.

Скорее всего, именно так об Элизабет узнала Мария Ингрид Визнер, жена немецкого музыканта, работавшего в Гётеборгском оркестре, который выступал в недавно построенном Новом театре. Визнеры не были богаты, но, как и семьи других музыкантов, проживавшие в деревянном доме № 27 по Хусаргатан, держали прислугу, чтобы подчеркнуть свой социальный статус. Вероятно, они решили взять в услужение молодую проститутку не столько из христианского долга, сколько из соображений экономии. За несколько месяцев до этого оркестр распустили из-за недостатка финансирования, однако Карл Венцель Визнер решил не возвращаться в родную Богемию, а остаться в Гётеборге с женой-шведкой и зарабатывать на жизнь игрой на гобое. Служанки у Визнеров не было, а поскольку Мария ожидала первенца, помощь бы ей не помешала, к тому же женщины из полицейского «позорного списка» работали бесплатно, за кров и стол.

Десятого ноября Элизабет, как обычно, пришла на гинекологический осмотр. У входа в полицейский участок ее ждала Мария в шляпе и зимнем плаще, готовая препроводить ее в новый дом. Предложение работы и крова от людей, посочувствовавших ей в беде и протянувших руку помощи, стало для Элизабет подарком судьбы. Имена женщин, поступивших в услужение, удалялись из «позорного списка»: кроме замужества это был единственный законный способ отмыться от постыдного клейма и вернуть себе репутацию и возможность жить нормальной жизнью. Мы не знаем, почему Мария Визнер выбрала именно Элизабет из многих женщин в Курхусете, но, видимо, что-то в трагической истории «публичной женщины № 97» тронуло ее. Они были одного возраста, обе родились в деревнях на западе Швеции. Вполне возможно, Марии, которая вышла замуж два года назад, требовалась не только служанка, но и подруга. Или она увидела, что Элизабет религиозна и искренне хочет изменить свою судьбу.

Для того чтобы имя проститутки вычеркнули из «позорного списка», работодатель должен был написать гарантийное письмо в полицию и поручиться, что в дальнейшем публичная женщина исправится и станет вести себя безупречно. Тринадцатого ноября, через три дня после того, как Элизабет поселилась у Визнеров, занимавших квартиру на первом этаже многоквартирного дома, ее хозяйка написала: «Служанка Элизабет Густафссон поступила к нам на работу 10 ноября, и покуда она остается у нас в услужении, я ручаюсь за ее поведение»[182]. На следующий день Элизабет отправилась на последний гинекологический осмотр. Врач постановил, что она здорова, и публичную женщину № 97 вычеркнули из списков.

Была ли Элизабет счастлива, работая в услужении у Визнеров? Об этом можно лишь догадываться. Владелец дома № 27 по Хусаргатан, сержант Йохан Фредрик Бергендаль, играл на трубе в оркестре вместе с Карлом Визнером. По-видимому, он отдавал предпочтение жильцам, у которых с ним было что-то общее. Помимо Визнеров в доме проживал еще один армейский трубач, Франс Оскар Мальм, и вдова военного с детьми. Наступила зима, и холодная, непроницаемая тьма окутала город. А жизнь Элизабет, полная лишений и боли, наполнилась светом горящих свечей, теплом огня в очаге и музыкой.

В девятнадцатом веке музыка и искусство