Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девочка постарше мальчика, ее волосы светлее, завязаны в конский хвост с большой блестящей зеленой заколкой. Сейчас таких заколок можно накупить сколько угодно и менять их каждый день весь год. Иногда я захожу и покупаю их, собираю для дочери, которой у меня никогда не будет. Мне кажется, что если у тебя есть дети и хоть немного денег, то мир сразу открывается тебе, как огромная пещера Аладдина, зазывая внутрь, предлагая детям чудеса, удовольствия, вкусные вещи, одежду, видео, игрушки. Мир создан для детей, и без них ты — никто.
Светлый конский хвост девочки — совсем желтый — раскачивается из стороны в сторону, пока она спорит с мамой. Я иду быстрее, так как хочу послушать, о чем они говорят.
— Мам, ну почему нельзя?
Маме, кажется, тоже не хватает воздуха, она капризничает, как девочка.
— Нет, Эмма. Я сказала тебе раз и навсегда и не собираюсь повторять одно и то же. Это заканчивается слишком поздно.
— Я не одна пойду домой. Меня проводит Сара.
— А кто проводит Сару?
Эмма останавливается, чтобы перевести дыхание:
— Могла бы ты проводить.
— Если бы я могла проводить Сару, то я и тебя могла бы забрать.
— Так почему же тебе не забрать меня?
— А кто останется с Даррен?
— Но это же несправедливо — ведь все туда пойдут.
— Мам, — внезапно говорит мальчик. Та не обращает на него внимания. — Мам… — Он голосом растягивает слово, отпуская его в свободное плавание, создавая диссонанс с нытьем малыша в коляске.
— Что еще?
— У меня нога болит.
— И что теперь?
Мне не нравится эта мама. Создается впечатление, что она совсем не заботится о детях. Я отступаю назад, переживая горе Эммы, которой не разрешают пойти с друзьями, я чувствую, как болит у мальчика нога.
Неожиданно мамаша останавливается, наклоняется и шлепает ребенка в коляске. Резкий крик негодования взвивается в воздух. Мама продолжает идти дальше, таща за собой мальчика.
— Сколько раз я тебе говорила, — кричит она над коляской, — не вытирай нос рукавом?!
«Так что же, у него нет платка? — думаю я. — Есть ли у него возможность выбора?»
Я не могу идти с ними рядом. Нет сил на это смотреть.
Мы подходим к дверям школы, и мне уже видны стоящие около них мамы и дети, и желтый отсвет над ними — утро, солнце, светловолосые головки…
Они идут так быстро, что мальчик спотыкается и падает.
— Мама! — кричит он.
Но мама продолжает идти вперед.
— Прекрати валять дурака, Генри! — кричит она.
Я бросаюсь и поднимаю ребенка, ставлю его на ноги.
— Ох, дорогой, — говорю я и улыбаюсь ему.
Он совсем еще маленький, и, когда он оборачивается, я вижу, что лицо его покрыто массой веснушек, прямо-таки вырвавшихся из-под контроля, рассыпавшихся по лицу и сгруппировавшихся таким образом, что из них получилась одна гигантская веснушка. Он смотрит на меня, но не перестает плакать. Глаза у него удивленные и круглые, и он испуганно пятится назад.
— Все в порядке, — говорю я. — Нужно просто внимательно смотреть, куда идешь, иначе снова окажешься на тротуаре.
Он смотрит на меня и никак не реагирует.
— Мама! — выкрикивает он внезапно.
Она останавливается, оборачивается и видит нас. Тут же оставляет коляску на Эмму и бросается ко мне.
— Уберите от него руки! — кричит она.
— Я только… — начинаю я.
— Не смейте к нему подходить! — Ее крик продолжается. — Что вам нужно?
— Ничего — говорю я. — Он просто…
До меня с опозданием доходит, что она по всем параметрам значительно крупнее меня, и я могу рассчитывать лишь на агрессивное противостояние вместо разумных объяснений.
Мальчик продолжает громко плакать. На нас смотрят люди. Я ощущаю, как меняется сама атмосфера, чувствую запах гари, как будто то желтое пламя погребено под обуглившимися руинами.
Я разворачиваюсь и бросаюсь туда, откуда пришла. Слышу ее шаги за своей спиной, чувствую ее руку на плече. Нет, ничего этого нет. Только крики где-то вдалеке. Ее голос постепенно замирает.
Там, где я в конце концов останавливаюсь, нет и признака школы. Не видно бегущих детей, опаздывающих на уроки, или мам, что возвращаются от школы с колясками. Так уж получилось, что я оказалась одна физически и духовно, прочертила линию, отделяющую меня не только от школьной жизни, но и от всего остального мира.
Какое-то время я стою без движения, пытаюсь найти что-либо, что поможет мне определить, где я нахожусь: какой-нибудь указатель, магазин, дорожный знак. Даже не представляю, в каком направлении идти, чтобы добраться до центра.
Вот вижу остановку автобуса 11С и чуть не вскрикиваю от облегчения. Этот номер 11 я знаю. Он объезжает Бирмингем по длиннейшему кольцевому маршруту, поэтому если сесть на одной из остановок и ехать часа два или что-то около того, то прибудешь туда же, откуда отправлялась. Хочешь — по часовой стрелке, хочешь — против. 11С или 11А. Совсем как юная леди Брайт.
Леди Брайт прекрасно жила,
Быстрее, чем свет, по жизни плыла,
Вылетев днем
Обычным путем,
В прошлую ночь она прибыла.
И правда, можно ли приехать на ту же самую автобусную остановку раньше, чем выехал? Все зависит от твоего восприятия времени, движется ли оно для тебя по прямой или кругами, а может, по вращающейся спирали, а спираль эта либо опускается, либо поднимается, идет вперед или назад, быстро или медленно. Бывает, пропадают целые дни, а иногда секунды тянутся как часы.
Я жду на остановке автобус 11C и пытаюсь успокоиться. Стараясь дышать глубоко, я притворяюсь, что рассматриваю проезжающий транспорт; хочу стать невидимой. Как-то неловко себя чувствуешь, когда приходится думать о дыхании. Разве не должно это получаться автоматически?
Приходит автобус. Я захожу и показываю билет водителю, который, быстро что-то пробормотав, отправляется прежде, чем я успеваю сесть. Я едва не падаю, однако спасаюсь, вцепившись в плечо дамы с седыми волосами. На секунду мне даже показалось, что это мисс Ньюман.
— Извините, — говорю я.
Она ничего не отвечает и вообще никак не реагирует. Мне приходит в голову, уж не мертвая ли она.
Нахожу местечко сзади, в углу, и наблюдаю за сменяющими друг друга пассажирами. В основном это пожилые люди. Входит мужчина помоложе с близнецами, которые выглядят годика на три. У каждого из них пакетик чипсов с томатом. Они садятся и во все глаза смотрят на меня, автоматически доставая чипсы, и поедают их, не успевая закрывать рты. Вид у них унылый, и по их зеленым глазам и запачканным оранжевым ртам понятно, что они уже давно наелись. У центра занятости они выходят вместе со своим папой.