не появилась… Оказию для своего очерка я нашел – один из писателей, живших в нашем Доме, уезжал в Москву до окончания срока путевки – я и попросил его взять конверт и бросить в любой почтовый ящик в Москве. А потом весь день слонялся без цели, хотя временами и пытался поработать немного над повестью. Но эта работа и даже записи о креолке не очень хорошо шли. Атмосфера в небе была все той же – погода не радовала, – но и мое настроение, несмотря ни на что упало. Почему она не пришла тотчас же? Ведь состоялся праздник! В чем дело?…

С Василием мы помирились совсем, ходили в гости к одному из местных художников… Вечером Вася с кем-то опять встречался, а я примитивно пошел в кино и мерз там в одиночестве среди людей под открытым небом, пока на экране происходило нечто, лишь отдаленно напоминающее действительность и не дающее пищи, как это говорится, ни уму, ни сердцу. Фильтры нашего кинопроката сработали и на этот раз, как всегда, безотказно. Как умеют они вырезать именно тот кадр, чтобы безнадежно оскопить изображение, сделать его плоским и лживым! Страх, разумеется, страх движет теми, кто запрещает, отбирает и вырезает, но какой же во всем этом смысл? Во имя чего же человек постоянно стремится убить не только чужую жизнь, но и – свою собственную?

Да, но что же все-таки с Леной? Раскаивается? Стало плохо? И что делать мне? Попытаться найти ее? Я помнил дом, до которого провожал всех троих в тот памятный первый вечер… Но… Не воспримет ли она это как примитивную, старую, как мир, навязчивость? Очень бы не хотелось…

И на следующий день ни утром, ни днем ее не было. Я ходил на их место на пляже, бродил по поселку в надежде встретить если не ее, то хоть кого-нибудь из троих, предупредил старичка-вахтера у входа на территорию нашего Дома, что если попросит пропустить девушка… «Я жду сестру, поэтому…» В обед подошел к столовой пансионата, но и там не было никого из троих. Предупредил Василия, что если он кого-нибудь из троих встретит…

Все трое словно испарились бесследно. Что же произошло?

Наконец, я направился в дом, до которого провожал их в тот незабываемый вечер.

День был более-менее солнечный, но холодный. Я помнил номер дома, открыл голубую калитку. Залаяла привязанная собака. Открылась дверь небольшого голубого строеньица, на пороге стоял сердитый мужчина.

Я спросил, где здесь живут три девушки…

Холодно смерив меня с головы до ног раздраженным взглядом, он сказал, что их нет дома. Все трое уехали рано утром. Я протянул ему записку, которую на всякий случай приготовил дома, и попросил передать одной из них, Лене. Он взял.

Словно в каком-то трансе, я шел назад, постепенно приходя в себя, медленно осознавая. Куда уехали? Хотя, разумеется, оставалась вероятность всего, однако просыпающаяся трезвая часть моего существа уже издевалась, ехидно подмигивала. Уехали! В Судак, в Новый свет, в Феодосию, мало ли. Чего ж не уехать? Да еще и с ребятами уехали, скорее всего. Помнишь усатенького? Для тебя то, что произошло у вас с Леной – «историческое событие», а для нее… Что для здоровой молодой современной девушки такая чепуха, как «потеря невинности»? Ты же свободы хотел? Вот она. Цветок расцвел. Разве не этого ты хотел? Использовала тебя, и – вперед!…

Давняя, мучительная, задавленная «обстоятельствами» нашего времени юность моя, согнутая и перекрученная, подала вдруг свой стенающий голос – и теперь рисовала привычные ей картины: больница, еще какие-нибудь страшные последствия, может быть даже тюрьма, «аморалка»… В лучшем случае – просто измена. Над ней особенно издевалась трезвая часть – и справедливо. Но сердце… Ах, Вася-Роберт, как я тебя понимаю…

И вечером Лена не появилась! И никто из троих. Если ее, не дай бог, отвозили в больницу, то давно уже успели бы вернуться. Нашли бы меня… Так что, скорее всего – очень просто…

Утром – то же. Никого! Это было странно и почему-то страшно. Любой вариант представлялся мне страшным. Ну нельзя же так…

Солнценесущая креолка моя, Лена со своим божественным телом, и я – тройственный наш союз из моего роскошного сна дал трещину. «Неужели все такое действительно нереально? Что же мешает нашей радости?» – задавал я себе все тот же вопрос. И отвечал: «Все просто, все очень и очень просто». И, честно говоря¸ чуть слезы не наворачивались.

«Разум – главный наш помощник, наш защитник он,

Муж разумный всем богатством мира наделен…

Если ты себя, как свиток, правильно прочтешь,

Будешь вечен. В духе – правда, остальное – ложь»…

Ах, мудрый Низами, ты и восемьсот лет назад думал о том же и, кажется, страдал от того же:

«В Эфиопии не ценят тюркской красоты,

Не для черных возрастил я лучшие цветы…

Понимание казенщик тонкий потерял,

Жемчуг он теперь от гальки отличать не стал…

Если золото и жемчуг смог он подменить,

Что бояться мне свободы и о чем тужить?

Мне не друг разбойник этот, буду жить один

И не стану прятать солнце от него в кувшин»…

Грустно мне было, что и говорить.

16

Днем я все же вновь направился по знакомому адресу.

Приблизившись к голубой калитке, тотчас увидел в глубине участка Лену. Не первую фрейлину, ее подругу. С улыбкой она подошла ко мне.

– А Лена дома? – спросил я.

– Да, – сказала подруга. – Она к соседям зашла. Пойдем, она сейчас должна выйти. Мы в баню собрались…

– Ты не знаешь, ей передали записку? – спросил я.

– Да, – ответила Лена. – Она сегодня собиралась к тебе зайти.

– А вчера… – начал я, но она не дала мне договорить.

– Мы уезжали. Ну, она тебе сама все расскажет. Мы все уезжали. Договорились раньше.

– В «Новый свет»? – догадался я.

– Да.

– Хорошо съездили?

– Хорошо.

Лишь только мы поравнялись с домом соседей, я увидел, что Лена спокойно идет от дома к калитке, навстречу нам. Как ни в чем не бывало.

– Как дела? – спросил я.

– Ничего. Все нормально, – сказала она и улыбнулась странно.

Это было привычное выражение ее – «все нормально», или еще проще: «нормально», я уже успел привыкнуть.

– Нормально? – сказал я. – Ну, что ж, слава богу. Это хорошо, что нормально. Прекрасно. Только что же ты о себе даже знать не дала? Ведь я беспокоился все-таки. Мы же с тобой как ни как… Породнились все-таки. Для тебя то, что произошло, ничего не значит? Ты спрашивала,