Мать смотрит на меня извиняющимся взглядом.

– Он по-прежнему мой сын, – шепчет она и выходит из комнаты.

Ко мне тут же подходит Трина:

– Кара, давай посидим где-нибудь в тихом уголке, пока твоя мама со всем разберется?

Я не обращаю на нее внимания.

– Отец в порядке? – спрашиваю я доктора Сент-Клэра.

Нейрохирург переводит взгляд на меня. Я читаю по глазам его мысли: твой отец не в порядке с самого начала.

– Это зависит от того, сколько времени он провел без кислорода, – отвечает доктор. – Если больше минуты, это может отразиться на его состоянии.

– Кара, – снова взывает Трина, – прошу тебя, пойдем.

Она касается моей здоровой руки, и я позволяю увести себя. Но все это время мой разум лихорадочно переваривает случившееся. Что за человек способен своими руками в буквальном смысле слова перекрыть кислород собственному отцу? Как же Эдвард должен ненавидеть, чтобы сознательно действовать за моей спиной, соврать врачам и медсестрам, будто я согласилась на прекращение поддержания жизни, а затем, когда все пошло не по плану, попытаться завершить дело своими руками?

Трина ведет меня по коридору в комнату для посетителей. На этаже отделения интенсивной терапии есть несколько комнат для членов семьи, на случай долгого ожидания. Мы заходим в пустое помещение с неудобными оранжевыми диванами и журналами 2003 года издания на журнальных столиках. Я сворачиваюсь клубочком в углу дивана. Я чувствую себя невероятно маленькой, незаметной.

– Знаю, ты расстроена, – говорит Трина.

– Расстроена? Мой брат обманул всех, чтобы убить моего отца. Да, я немного расстроена. – Я провожу рукой по глазам. – Отец перестал дышать. Ведь это же навредит его выздоровлению?

Она колеблется.

– Если твоему отцу нанесен какой-то ущерб, доктор Сент-Клэр все нам расскажет, как только сможет. Если это тебя утешит, то, насколько мне известно, опасно провести без кислорода около десяти минут, тогда это грозит гибелью мозга.

– А вдруг брат попытается еще раз?

– Во-первых, у него не будет такой возможности, – заверяет Трина. – Больница предъявит обвинение в нападении. Прямо сейчас Эбби везет его в полицейский участок. А во-вторых, даже несмотря на то, что Эдвард имеет юридическое право принимать решение о лечении вашего отца, мы назначили процедуру донорства только потому, что искренне верили, что ты дала согласие. Прости, Кара. Координатор донорского центра сказала, что Эдвард получил твое разрешение, но все равно мы должны были спросить тебя. Уверяю, такое больше не повторится.

Я не верю ни единому ее слову. Если Эдвард нашел способ провести их один раз, где гарантия, что у него не получится снова.

– Я хочу увидеть отца, – настаиваю я.

– Конечно, – говорит Трина. – Но сначала надо дать врачам время убедиться, что с ним все в порядке.

Отец учил меня, что волки умеют читать эмоции и болезни так же, как люди читают заголовки газет. Они знают, что женщина беременна, прежде ее самой, и будут обращаться с ней бережнее; они выделяют посетителя, который страдает от депрессии, и пытаются развлечь его. Сейчас врачи уже знают, что собаки действительно могут унюхать невидимую болезнь, например сердечные проблемы или рак. Другими словами, нельзя обмануть волка.

Зато совершенно точно можно обмануть человека.

Я смотрю на свои колени, широко распахнув глаза, чтобы к ним подступили слезы, а затем поднимаю взгляд на Трину.

– Я хочу к маме, – говорю я измученным детским голоском.

– Она, наверное, внизу, разговаривает с адвокатами больницы, – отвечает Трина. – Я позову ее. Подожди нас здесь.

Так я и делаю, считая до трехсот, чтобы убедиться, что не встречу Трину в коридоре отделения реанимации. Затем выглядываю из двери комнаты отдыха и спокойно иду к лестнице. По нашему с отцом предыдущему визиту в больницу, когда ему накладывали швы на руку, я знаю, что выход из отделения неотложной помощи находится в совершенно другой части больницы, и именно туда я направляюсь. К выходу, где не столкнусь ни с матерью, ни с братом, ни с кем-либо еще, кто может меня остановить.

Я не думаю о том, что буду делать, когда окажусь на улице в домашней одежде, без зимней куртки, телефона или транспорта.

Я не думаю о том, что формально меня еще не выписали.

Я просто думаю, что отчаянные времена требуют отчаянных мер, и кто-то должен удержать моего брата от повторения сегодняшнего поступка.

На самом деле мне следует подумать о карьере профессионального лжеца. У меня однозначно талант к обману: на моем счету копы, мать, социальный работник и женщина из «Старбакса» через дорогу от больницы. Я говорю ей, что мы с парнем поссорились и он уехал на своей машине, оставив меня без куртки, сумочки и телефона; могу ли я одолжить ее телефон и позвонить маме, чтобы та приехала и забрала меня? То, что моя рука завернута в гипс, как сломанное птичье крыло, повышает градус сочувствия. Женщина не только охотно дает свой сотовый, но еще и покупает мне горячий шоколад и булочку с маком.

Но звоню я не матери. Вместо нее я звоню Мэрайе. На мой взгляд, подруга передо мной в большом долгу. Не волочись она за каким-то придурком, я бы не попала на ту вечеринку в Бетлехеме. Не попади я на вечеринку в Бетлехеме, не стала бы пить. И отцу не пришлось бы приезжать за мной. Ну и все остальное.

Я застаю Мэрайю на уроке французского. Я слышу ее шепот: «Подожди». А потом, перекрывая монотонный гул мадам Галлено, спрягающей глагол «essayer», Мэрайя спрашивает: «Можно выйти в туалет?»

J’essaie.

Tu essaies.

Я пытаюсь. Ты пытаешься.

– En français, – говорит мадам.

– Puis-je aller aux toilettes?

Раздается громовой треск помех, а затем голос Мэрайи:

– Кара? Все в порядке?

– Нет, – отвечаю я. – Все совсем не в порядке. Приезжай за мной в «Старбакс» на углу, перед поворотом к больнице.

– Что ты там делаешь?

– Долго рассказывать. Только приезжай прямо сейчас.

– Но сейчас французский. У меня пятый урок свободный.

Я колеблюсь, но все же пускаю в ход тяжелую артиллерию.

– Я бы для тебя это сделала, – повторяю я слова Мэрайи, когда она убеждала меня пойти на вечеринку в Бетлехеме.

На мгновение воцаряется тишина.

– Буду через десять минут, – отвечает подруга.

– Мэрайя… – добавляю я. – Заправься доверху.

Офис окружного прокурора совсем не похож на адвокатские конторы, как их показывают по телевизору. Он обставлен дешевой мебелью, а секретарша набивает текст на компьютере настолько старом, что он небось работает на бейсике. На стене висят плакат в рамке с изображением крепости Мачу-Пикчу и две фотографии – на одной безмятежный Обама, а на другой Дэнни Бойл пожимает руку