В ящиках буфетов были свернувшиеся в трубочку тетрадки: в них женщины записывали заговоры и порядок полевых работ.

«На Русской и Немецкой земле есть огненный царь, высушил реки и озёра, и мелкие источины, и как в нынешних ветрах высушило, так бы сохла раба Божия Н по рабу Божию Н двадцати четырёх часу денных и ночных, на новне месяце и на перекрое месяце, и во вся межённы дни. Всем моим словам ключ и замок, аминь, аминь, аминь.

Трижды плюнь, а говорить на соль, или на пиво, или на пряник, или на вино».

Ядро коллектива коммуны производило товары, которых не было достаточно на советском рынке: фотоаппараты и радиоприёмники. Воин-связист Сидоров, посмертно награждённый орденом Красной Звезды, учил ребят улавливать сигналы нужной радиостанции в хаосе сигналов множества других радиостанций, рассказывал о писателе-фантасте Уильяме Круксе, который ещё в XIX веке допускал «бесконтактную биологическую связь между головами людей».

Фоля, Иося и Акимка Горшковичи проявили исключительный изобретательский талант. Они сконструировали передатчик, способный транслировать спортивные и музыкальные программы в пасть Большого Пса. Исида, корова со звездой в рогах, бабушка Фернандеса и пёс Ориона были в курсе новейших событий коммуны.

Фоля слушал американское радио, он увлёкся блюзом и по утрам голосил на дворе: «Малыш, только прости меня, я больше не буду играть в азартные игры». Мама Циля кричала на Фолю, чтобы не смел играть в «азардные» игры. «Вот почему у меня нет сладкой женщины, вот почему я потерял счастливый дом. Господи, помилуй, бедный Фоля не будет больше играть в азартные игры», – завывал юный техник. Фоля записал грампластинку «Крейзи блюз», которая имела ошеломительный межпланетный успех.

Коммуна не только обеспечивала все свои нужды, но и отдавала в поднебесный бюджет четыре с половиной миллиона рублей в год.

Иногда Анне Гермогеновне снились тревожные кладбищенские сны: на неё нападала агрессивная коммунистка с ломом, в темноте метались почтари. Хранитель Абезгауз, имеющий привычку читать по ночам, слышал стон, скрипы панцирной сетки и общее беспокойство воспитательницы, учтиво будил Анну Гермогеновну, приглашал её выпить чаю, поесть что-нибудь на тихой кухне и совместно посмотреть на луну.

Система батыров ВСРУЛа при всех её несовершенствах и уйме провалов долго работала: практиковалась отправка кадров и кадавров в обратную сторону, стучала клавиатура, выписывались билеты с Того света. Геодезисты с Калибановым служили Родине в горячих точках, Демьян Власьевич был крупной военной шишкой, главным тайным консультантом, неуязвимым, неуловимым, то на поле брани, то в Кремле.

На Том свете он регулярно встречался с полковником Смоловым и майором Перовым. «Церти, мошельники», – поначалу шипел Калибанов, но больше не пытался им втетерить – всё-таки они придумали систему, в которой он существовал и которой был по гроб обязан. Батыры не смогли объяснить, зачем тогда в лесу в него стреляли, просто сказали, что их система даёт досадные сбои на высшем непостижимом уровне.

В июне 1943 года самолёт Летягина попал под жёсткий огонь противника. Летягин прыгнул с парашютом, пока летел, получил ранение обеих ног, упал, закатился в кусты, ночью выполз, ужом добрался до оккупированной Козловки. Матрёна Ивановна спрятала авиатора, хотя её сын – слепой инвалид, – опасаясь расправы фашистов, противился. Летягин проживал на сеновале у Матрёны Ивановны, слышал, как слепой ругается с матерью. Иногда сын приходил на сеновал, чтобы проверить, здесь ли ещё Летягин. Он звал авиатора, но тот молчал, чтобы не выдавать присутствия, лишь тяжело дышал. Тогда слепец с белыми глазами начинал ползать по наваленному сену и хватать руками воздух. Он хотел вычислить и прогнать незваного гостя. Летягин отважно давал ему в морду раненой ногой.

Однажды не выдержали нервы у сына, он медленно, но верно пошёл в комендатуру сдавать Летягина. Летягин это дело просёк и уполз в неизвестном направлении. Слепой привёл фрицев, но авиатора не оказалось. Матрёна Ивановна сказала офицеру, что её сын сошёл с ума, что никого чужого в доме нет. Немцы поверили, но на всякий случай сожгли избу. Мать с сыном пошли жить в баню.

Летягин две недели ползал по болотам, готовил себе сырой омлет из яиц воробьинообразных и гусеобразных с добавлением подберёзовиков. Наконец, он пробился к своим. Свои постановили его расстрелять с конфискацией имущества как изменника Родины, оказавшегося за линией фронта; через час привели приговор в исполнение. Семью арестовали. Надежду Петровну Летягину отправили в Воркутлаг, чтобы стахановской добычей угля искупила предательство мужа. Колю и Галочку разместили в существующей сети детских домов.

В канцелярии полковник Смолов и майор Перов закрылись на совещание – на повестке стоял вопрос, что говорить расстрелянному Летягину, который в данный момент безвременья поднимался на лифте в поднебесное отделение ВСРУЛа. Как ему объяснить, почему, как такое могло случиться, что его пятилетняя Галочка плачет без мамы не в своей кроватке?

Красивый Смолов вздохнул, нажал на кнопку, попросил подать в кабинет три чая. Беспокойно постучали в дверь: авиатор Летягин явился с объективной критикой и докладом о загнивании системы полковника Смолова и майора Перова.

Госпиталь с ранеными бойцами временно разместился в усадьбе купцов Савиных на берегу заснеженной речки Полы[14]. Самих купцов там давно уже не было, они исчезли во взвившихся кострами синих ночах революции, про них и думать забыли – все, кроме старой гувернантки Алиеноры Карловны Рарон. Красивая, полуслепая, полубезумная, она лежала со сломанной шейкой бедра в чердачной комнате, которую занимала у Савиных в течение полувека, правда с некоторым перерывом: в 1937 году её как шпионку оправили на дальнюю зону, но перед войной чудесным образом вернули.

Алиенора Карловна не вставала с постели, однако регулярно делала укрепляющую гимнастику и ловко управлялась с судном. От неё практически не было беспокойства другим жильцам, а их насчитывалось две сотни – бывшую усадьбу Савиных превратили в дом для стариков и инвалидов.

Последние в данный момент нашего рассказа находились на полном самообеспечении – немец наступал, весь обслуживающий персонал под блеяние Борек и мычание Брыкух спешно эвакуировался вместе с жителями Полы и окрестных деревень. Вести калек через леса и сугробы не представлялось возможным. Стариков бросили, но они не теряли бодрости духа, варили кашу и старались держать себя в чистоте.

Самым активным калекой был Платон Егорович Букашкин с георгиевской медалью на заплатанной гимнастёрке и деревяшкой вместо ноги, которую в 1914 году на берегу Гнилой Липы ликвидировала австрийская разрывная пуля. Опираясь на костыль, с дровами под мышкой Букашкин бодро ковылял по скрипучим ходам и переходам. Он был потомственным истопником: его дед клал, чинил, топил савинские печи. Как и дед, Платон Егорович «чувствовал» печь – она у него никогда не дымила.