– Может, возраст, – пожала плечами Фаина. – Нам ведь не по двадцать лет. Тоже уже не так много осталось…

Это было сказано абсолютно спокойно, но произвело на Андрея Романовича неожиданное впечатление. Он замер, глаза его застыли, лицо неприятно искривилось, будто мысль о собственной смерти никогда не приходила Чикатило в голову, будто она стала для него откровением.

– Нет, Фенечка, – криво улыбнулся Андрей Романович и мотнул головой. – Нет, что ты. У нас с тобой еще вся жизнь впереди.

Фаина улыбнулась, не обратив внимания на перемену в муже. Взяла траву и банку из-под краски:

– Пойду выброшу.

Она вышла на дорожку и пошла между могилами к мусорному контейнеру. Чикатило еще какое-то время стоял перед могилой, но не для того, чтобы отдать дань памяти покойным родственникам жены. Они сейчас не волновали его вовсе. Лицо Андрея Романовича неприятно кривилось. Наконец он отвернулся от натолкнувшего на неприятные мысли памятника и направился за женой.

1992 год

Дверь с лязгом закрылась за спиной Чикатило. Он прошелся по камере туда-сюда, будто ища выход, но выхода не было. На его лице не осталось и намека на сумасшествие. Напротив, Андрей Романович был серьезен и задумчив.

Смерив шагами узкое пространство камеры еще пару раз, он взял карандаш, газету и сел на нары. Перелистнул газету на последнюю страницу с кроссвордом, но кроссворд оказался уже разгадан. Упущенная возможность переключить мысли вывела из себя, и Чикатило нервно отшвырнул газету в сторону. Взял другую, снова перелистнул на страницу с кроссвордом и вдруг замер, глядя на лежащую рядом отброшенную газету.

С первой полосы на Андрея Романовича смотрели Ельцин, Шушкевич, Кравчук и Горбачев. Над фотографией красовался заголовок:

Чикатило жестко ухмыльнулся внезапно пришедшей мысли. Успокоенный, отложил в сторону карандаш и кроссворд. Взял отброшенные «Известия» и углубился в чтение.

* * *

– Встать. Суд идет.

Люди в зале поднялись. Суд занял свое место и все сели. Все, кроме Чикатило.

– Подсудимый, сядьте, – сказал судья.

– Я хочу зробити заяву, – заговорил подсудимый по-украински, чуть с запинкой, коверкая слова и разбавляя их русскими. – Я, Чикатило Андрій Романович, був оклеветан співробітниками КГБ. Моя справа полностью сфабрикована. Як етнічний українець считаю це переслідуванням за національною ознакою.

– Сядьте! – раздраженно потребовал судья.

Но Чикатило проигнорировал требование.

– Разрешите вопрос подсудимому? – обратился к судье прокурор.

Тот кивнул, и прокурор поднялся, глядя на человека в клетке:

– Подсудимый, вы утверждаете, что вас оговорили сотрудники Государственной безопасности?

– Так, – кивнул Чикатило.

– А как быть с делом Александра Носова? Об этом убийстве следствию стало известно только с ваших слов. И тело было найдено только после ваших показаний, в том месте, которое вы указали.

Вопрос бил не в бровь, а в глаз. Чикатило застыл, словно притворившееся мертвым насекомое, глаза его остекленели, как случалось с ним всегда в момент опасности.

– Так как? – поторопил прокурор.

– Якого Олександра? – невнятно пробормотал подсудимый, глядя перед собой стеклянным взглядом.

– Александра Носова, тело которого вы закопали. О чем следствие узнало с ваших слов.

Чикатило вдруг отмер так же внезапно, как и застыл до того.

– Я не розумію, що ви говорите. Вимагаю перекладача. Моя справа сфабрикована КГБ. Як етнічний українець считаю це переслідуванням за національною ознакою.

Человек в клетке смотрел не на прокурора, а на журналистов и говорил теперь скорее для них, обращаясь при этом к суду.

– Шановний суд, ви легко можете провірити мої слова. Ще работая на комуняк позаштатним кореспондентом, я підписував свої статті як українець, а не як москаль. Підніміть архіви. На всіх моїх статтях стоїть прізвище Чікотіло. Через «о». Бо я українець, а не москаль!

Защелкали вспышки фотокамер.

– Подсудимый, сядьте, или я удалю вас из зала заседания! – раздраженно бросил судья, понимая, вероятно, к чему все идет.

– Ти з ними в сговоре! – резко переключился на судью Чикатило, продолжая начатую игру. – Комітетський прихвостень!

– Выведите подсудимого! – потребовал судья.

Конвоиры поспешно зашли в клетку. Взяли Чикатило под руки, но тот вывернулся.

– Але зараз цей номер у вас не пройде! Слава богу, у нас гласність! – выкрикивал он новые, прочитанные в газетных статьях, слова.

В зале снова поднялся шум. При этом все камеры журналистов теперь были направлены на Чикатило.

– Ви мені рот не заткнете! Сатрапи! – надрывался он. – Я оклеветан за національні ідеали! Хай живе вільна Україна!

Под вспышки фотокамер подсудимого выволокли из клетки, потащили вниз по лестнице. Но Чикатило был доволен – он добился нужного эффекта.

* * *

Александр Семенович Ковалев был зол до крайности, и тому была причина. Новая инициатива Птицы-Говоруна, как окрестил московского полковника Эдик Липягин, создавала кучу проблем в довесок к уже имеющимся. Ковалев попытался отвлечься, переключить мысли на работу с документами, но выходило плохо, что злило еще больше. Поэтому, когда в дверь постучали, полковник готов был спустить собак на вошедшего, кто бы он ни был.

Но в дверь заглянула Ира Овсянникова, и Александр Семенович оттаял, даже чуть улыбнулся:

– А, товарищ старший лейтенант. Освободилась? Очень кстати. Бери руки в ноги и продолжай электрички отрабатывать.

Ира зашла в кабинет, плотно прикрыла за собой дверь и подошла к столу начальника УВД.

– Александр Семенович, а я как раз шла к вам, чтобы сказать, что перехожу на кабинетную работу.

Ковалев все так же с улыбкой глядел на Овсянникову, но в глазах отразилось раздражение, улыбка сделалась недоброй.

– Вот оно как! – саркастично заговорил полковник. – А я как раз сидел и ждал, когда у меня подчиненные сами решать начнут, что они на рабочем месте делают.

– Александр Семенович… – попыталась вставить слово Овсянникова, но Ковалева уже несло, гнев его нашел выход.

– А может, прикажешь мне самому идти «Лесополосу» отрабатывать? – заговорил он, уже не сдерживаясь, на повышенных тонах. – Самому по электричкам ходить и под кустами дежурить, блядь?

– Товарищ полковник…

– Хватит! – Пресек новую попытку Ковалев и рубанул ребром ладони себе по горлу: – Вот вы мне все где со своими закидонами. Я не мамка и не бабка, чтоб с вами со всеми тут нянькаться.