– Хотя последние несколько лет в нее не входило просыпаться рядом с женщиной. Ты приятно пахнешь.

– Спасибо.

Любой другой бы спросил: «Какими духами ты пользуешься?» Или сказал бы: «Мне нравятся твои духи». Но ее муж был немногословным человеком. Он не расточал комплименты налево и направо, но если уж говорил, то выражал точно то, что хотел сказать. «Ты приятно пахнешь». Она лелеяла этот простой комплимент.

Он прикоснулся к ней. Его пальцы легко скользили по коже с любопытством ребенка, которого впервые допустили к приему гостей в парадной гостиной. Брови. Нос. Рот. Он пристально разглядывал то, к чему прикасался.

Он водил рукой по груди и шее.

– Такая мягкая, – произнес он, словно удивляясь.

Одним плавным движением он сбросил с нее простыню. Она уговаривала себя лежать спокойно, пока он стягивал с нее ночную рубашку. Он ее муж. Она не может ему отказывать. И тут она поняла, что и не хочет.

Он не причинит ей боли. Она это понимала. У него много раз была возможность сделать ей больно, если бы он действительно был жестоким. Она помнила, как осторожно он обрабатывал ее царапину на руке. Кроме того, он дал клятву, что не причинит ей вреда, и она верила ему. Она по-прежнему лежала неподвижно. Пожирая глазами ее груди, он провел пальцем по венке, что ручейком спускалась к соску.

Эйслин видела, как напряженно сжаты его челюсти. На краткий миг Лукас посмотрел ей в глаза, потом наклонился вперед и прижался к шее открытым ртом. Тихо застонав, он стал придвигаться ближе, пока не коснулся грудью ее сосков.

Он отведал ее грудь, легонько прихватывая кожу зубами. Эйслин ощутила прикосновения его языка, мягкие, теплые, влажные. Она с трудом удержалась, чтобы не запустить руки ему в волосы. Ей остро хотелось прижать к себе его голову. Он демонстрировал такую выдержку, что она не смела даже шевельнуться. С ее стороны было бы жестоко провоцировать то, что невозможно закончить должным образом.

Его влажный рот опустился ниже, исключительно нежно покусывая ее кожу. Лукас поднял голову и посмотрел на ее переполненные груди.

– И если я… У тебя молоко пришло? – Он смотрел на нее.

Эйслин кивнула.

Его губы дернулись от сожаления. Лукас отодвинулся, ненадолго замер и потом опустил на ней ночную рубашку. Он окинул ее взглядом. Всю целиком.

Его глаза метнулись к средоточию ее женственности. Он коснулся золотого пушка, его дыхание стало тяжелым и частым. Все маски были сдернуты, сила его желания перестала быть тайной.

Но внезапно его рука сжала ее запястье. Встревоженная таким резким движением, Эйслин подняла на него вопросительный взгляд.

– Ты моя жена, – проскрипел он. – Ты не можешь мне отказать.

И прежде чем она поняла его намерения, Лукас опустил ее руку вниз и приложил к себе ниже талии. Прижал. Она протестующе открыла рот, но он тут же припечатал его своим, и слова так и остались невысказанными. Его язык глубоко проник в рот, наполняя его доверху.

Лукас перекатил Эйслин на спину и оседлал ее. Их руки оказались прижатыми его мужественностью в лунке ее женственности. Заставив ее обхватить ствол, он начал двигать ее рукой.

То, что случилось потом, оказалось таким глубоко личным, что переворачивало душу, тело и все внутренности. Их обоих словно подхватило землетрясением.

Казалось, оно длится вечно.

И вот наконец он опустил голову ей на грудь, тяжело дыша. Она чувствовала, как его пальцы бездумно ерошат ее волосы, словно ищут там что-то очень желанное, но не могут найти.

Потом он резко скатился с кровати и поднялся на ноги. Резкими движениями он стал собирать с пола свою одежду, быстро и сердито оделся. Сунул ноги в сапоги, распахнул дверь и, даже не оглянувшись, вышел.

Эйслин осталась одна, она чувствовала себя испуганной и подавленной. Она лежала на кровати и смотрела на дверь, задетая тем, что он даже не посмотрел на нее после случившегося. Все произошло так красиво. Когда его губы смягчились, а язык утратил агрессивный напор, уже не было нужды заставлять ее ласкать его. Правда, она сомневалась, что Лукас это понимал.

Всепоглощающее действо оставило ее дрожащей и ослабевшей. И сердитой. Он испытывает стыд? Смущение? Отвращение? От себя или от нее?

Или же он сам потрясен случившимся не меньше ее? Тогда, может, он тоже не знает, что об этом думать? Как справиться со своими чувствами?

Они оба все детство были вынуждены скрывать свои истинные эмоции. Ее этому научили родители. Лукас же страдал от насмешек и сам выучился скрывать свои переживания. Он не умел выражать любовь и нежность. И еще меньше умел их принимать.

И Эйслин осознала – она полюбила Лукаса Грейвольфа.

И она заставит его принять эту любовь, даже если у нее уйдет на это вся оставшаяся жизнь.

Но это будет нелегко, поняла Эйслин, когда вошла в кухню полчаса спустя. Лукас сидел за столом. Потягивая кофе и расправляясь с горкой блинчиков, он разговаривал с Элис. Эйслин он полностью проигнорировал.

Какая ирония! Как только ей захотелось посмотреть на него, он стал избегать ее любой ценой. В душе Эйслин бурлила пробудившаяся любовь, глаза заволокло, как грозовыми тучами. Лукас же почти все время молчал. И за завтраком, и прощаясь с Элис, и всю дорогу до своего ранчо.

На все вопросы он отделывался односложными ответами. Все попытки завести разговор заканчивались ничем. Эйслин ела его глазами, а Лукас отказывался встречаться с ней взглядом. Она вела себя очень благожелательно, а он – недовольно-ворчливо.

Они проехали уже много миль, Тони спал между ними в своей переноске. Лукас вдруг резко обернулся к ней и требовательным тоном спросил:

– На что, черт побери, ты таращишься?

– На тебя.

– Ну так перестань.

– Потому что ты начинаешь нервничать?

– Потому что мне это не нравится.

– Мне больше не на что смотреть.

– Дай шанс пейзажу.

– Когда ты проколол ухо?

– Много лет назад.

– Почему?

– Мне так захотелось.

– Мне нравится, как на тебе выглядит эта сережка.

Он снова на миг оторвался от дороги.

– На мне? – фыркнул он. – Ясно, ты имела в виду, что для мужчины сережка – это нормально, если он индеец.

Эйслин прикусила готовые вырваться возражения и мягко ответила:

– Нет, я имела в виду, что считаю, что она тебе идет.

Его суровое лицо на секунду смягчилось, но потом он снова сосредоточился на двухполосном шоссе, что вело в Уайт-Маунтинс.

– У меня тоже проколоты уши. Может, как-нибудь поменяемся сережками.

Попытка пошутить провалилась. Если он и слышал ее, то никак этого не показал. Эйслин решила, что он собирается ее игнорировать целиком и полностью, но Лукас через минуту или две произнес: