– Я ношу только эту сережку.

– Она чем-то особенная?

– Ее сделал мой дед.

– Джозеф Грейвольф был серебряных дел мастером?

– Это был только один из его талантов. – В его голосе звучала сталь, острая, как заточенный меч. В нем едва ли было бы больше вызова, произнеси он «En garde!»[12]. – Тебе трудно поверить, что индеец может освоить больше одного ремесла?

И снова она сдержалась. Обуздывать свой собственный нрав было потруднее, но она заставила себя его контролировать. Она знала, что Лукас стал невыносимым, потому что сам до смерти испугался того, что случилось между ними в постели.

Он открыл ей свою слабость и решил, что она ненадежный для этого человек. За суровым фасадом Лукас Грейвольф был очень чувствителен. Он испытывал такую же потребность в любви, как любой другой нормальный человек. Просто он не хотел, чтобы кто-то об этом знал.

Его враждебность была его защитой. Он наказывал себя за то, что родился вне брака, за то, что стал испытанием для своей юной матери, даже за то, что был индейцем. Он даже пошел в тюрьму за преступление, которого не совершал, ради того чтобы получить наказание. Эйслин решила, что не остановится, пока не разоблачит и не вылечит своей любовью все его душевные раны.

– Ты не говорил, что у тебя есть земля. Я знаю, знаю, – тут же вскинула она руки, – я не спрашивала. Мне теперь всегда придется вытаскивать из тебя информацию?

– Я сам скажу все, что тебе нужно знать.

У нее отвалилась челюсть от такой возмутительной грубости.

– Ты что, считаешь, что женщину должно быть не видно и не слышно? – закричала она. – Ну так подумайте еще, мистер Грейвольф, поскольку миссис Грейвольф намерена стать равноправным партнером в браке. А если тебе это не по вкусу, тогда не стоило так срочно заставлять мисс Эндрюс выходить за тебя замуж.

Он с силой сжал руль.

– Что ты хочешь узнать? – напряженно спросил он.

Немного смягчившись, Эйслин снова откинулась на спинку сиденья:

– Ты унаследовал землю от своего деда?

– Да.

– Мы ведь уже были там… раньше?

– Ты имеешь в виду – в хогане? Да. Он был как раз за этой горой, – ответил Лукас и показал подбородком направление.

– Был?

– Я велел его сжечь.

Это известие ошеломило ее. Эйслин несколько минут молчала, переваривая новость, потом спросила:

– Насколько большое твое ранчо?

– Мы не богаты, если ты об этом, – с болезненной насмешкой ответил он.

– Совершенно не об этом. Я спросила, как много у тебя земли.

Лукас назвал цифры, которые произвели на Эйслин впечатление и удивили ее.

– То, что осталось после того, как жулье добралось до моего деда. На его земле был найден уран, но дед так и не получил ни гроша.

Желая избежать горячей темы о попрании прав индейцев – особенно учитывая, что она и так была на его стороне, – Эйслин спросила:

– Кого вы держите на ранчо? Крупный рогатый скот?

– Лошадей.

Эйслин на минуту задумалась:

– Лукас, я не понимаю. Почему твой дед умер в бедности, если у него было столько земли и табун лошадей?

Видимо, она попала в точку. Лукас напряженно глянул на нее:

– Джозеф был очень гордым. Он считал, что все надо делать согласно традициям.

– Другими словами, он не стал переходить на современные технологии.

– Что-то вроде этого, – пробормотал Лукас.

Эйслин покоряло, как он сразу вставал на защиту умершего деда, хотя, видимо, и не был согласен с тем, как тот вел дела.

Оставшуюся часть пути они проехали молча. Эйслин поняла, что они подъезжают, когда Лукас свернул с шоссе и, миновав ворота, выехал на грунтовую дорогу.

– Мы скоро приедем? – спросила она.

Тот кивнул.

– Не жди многого.

Однако Лукас сам удивился больше Эйслин, когда они наконец добрались до места.

– Что за черт? – пробормотал он, когда машина преодолела последний холм.

Эйслин оглядывалась, пытаясь охватить все сразу. Стараясь не вести себя как ребенок, впервые попавший в цирк, она опустила глаза и попыталась переварить увиденное.

Ранчо стояло меж двух невысоких холмов, по форме напоминавших подкову. С одной стороны плато располагался большой загон. Двое мужчин верхом вели через ворота небольшой табун лошадей. У склона притулился старый потрепанный амбар.

С другой стороны полукруглой стены холма стоял трейлер. Краска на нем облупилась, и выглядел он так, словно вот-вот развалится.

А посередине стоял дом, облицованный штукатуркой. По цвету он сливался с каменной стеной, которая поднималась за ним почти отвесно. Дом отлично вписывался в окружающую среду.

Вокруг него сновали люди. Мужчины перекрикивались, стук молотка эхом отдавался в каменных стенах. И непонятно откуда слышался пронзительный визг пил.

Лукас поставил машину на тормоз и вылез наружу. От группы рабочих отделился мужчина в ковбойской одежде. Он замахал руками и двинулся к ним. Коренастый мужчина был ниже Лукаса, и шел он вразвалочку, как человек, который много времени проводит в седле.

– Джонни, что, черт возьми, тут происходит? – набросился на него Лукас вместо приветствия.

– Мы достраиваем для тебя дом.

– Я собирался жить в трейлере, пока не соберу денег, чтобы его достроить.

– Значит, теперь тебе не придется этого делать, – ответствовал Джонни, весело поблескивая темно-карими глазами. – Привет, кстати говоря. Приятно снова видеть тебя здесь. – Он пожал Лукасу руку.

Но тот едва заметил это, он все еще не мог оторвать глаз от дома.

– Я не смогу с вами расплатиться.

– Ты уже расплатился.

– Что, черт побери, это значит? Моя мать знала об этом?

– Знала, но она обещала хранить молчание. Мы стали заниматься домом, как только узнали, когда именно тебя выпускают. Мы хотели закончить к твоему приезду. Спасибо, что добавил нам несколько дней.

Но тут Джонни отвлекся. Он открыто вытаращился на белокурую женщину, выбиравшуюся из машины. Она подошла и встала рядом с Лукасом, придерживая на плече ребенка. Головку малыша защищало от яркого солнца легкое одеяльце.

– Привет.

Лукас повернулся к Эйслин:

– Джонни Диринвотер[13]. Это моя… хм… жена.