правда, не явилась – заболела дочка, а Очаровашка моя не упустила возможность «хоть одним глазком увидеть великих людей». Для этого ей понадобилось полдня крутиться у зеркала, и мы едва не опоздали. Спас Михалыч. Он до последнего держал «канарейку»[13], и Виктор Иванович домчал нас до пристани, пренебрегая всеми правилами дорожного движения.

Теплоход покачивался на волнах, как пишется – уже под парами, толпа провожающих неистовствовала, музыка будоражила, суета лишала разума, объятия, восторг, фотоаппараты рождали ощущение феерии. Всё вместе спасало нашу безалаберность. Нагрузив шофёра и схватив себе по два арбуза, мы с Михалычем под шумок, забыв про шик и интеллигентность, шмыганули в каюту первого класса за спинами Игорушкина и Тешиева, которые на корме рассказывали что-то Кравцову, указывая на противоположный берег Волги. Невдалеке от них, облокотившись на перила, стояли Анна Константиновна с дочкой, при Майе дежурил стройный высокий красавчик.

– Слушай, да это наш старлей, который дежурил у облпрокуратуры, когда Кравцов с базы приехал! – вытаращил глаза Шаламов. – Шустра наша милиция! Дочку Петровича подцепил! А, Данила?

– Учись, Михалыч.

– Такую девушку пленить!.. Дух захватывает.

– Ты радуйся, что с арбузами проскочили.

И всё бы хорошо, но миновать бдительного Колосухина нам не удалось. Только Очаровашка, реабилитируясь за легкомысленную оплошность, спасла наши бедовые головы от гнева начальства. Кто был больше, она или арбуз в её руках, уже не сказать, но Колосухин, забыв про всё, устремился ей на помощь, и мы нагло избежали кары.

Когда все высыпали на палубу, Михалыч первым делом блаженно затянулся сигаретой, наслаждаясь великолепием белого света, но вдруг закашлялся, наглотавшись дыма, и ткнул пальцем в толпу провожающих. Сквозь расступающуюся публику шествовал архиепископ Иларион в чёрном своём одеянии. За ним кто-то семенил.

Мы, как по команде, развернулись в сторону Кравцова. Тот уже торопился навстречу владыке вместе с Игорушкиным и Тешиевым.

– Ну, теперь ему не до нас, – совсем успокоился Шаламов.

– Они не договорились увидеться? – спросил я Колосухина.

– Возможности не было.

– Значит, архиепископ сам пришёл его проводить.

– Благословит батюшка нашего отца родного, – пошутил криминалист.

Действительно, через минуту-две Кравцов и архиепископ остались одни и даже прошлись до перил набережной, где остановились в уединении.

– Жалуется на нас? – подтолкнул меня локтем криминалист.

– Вряд ли.

Вид Михалыча опять стал встревоженным, он даже нахохлился, как воробей в непогоду, и я его повеселил:

– Володь, ты свою задачу выполнил. Даже с арбузами всё на пятёрку обошлось.

– Что-то мне не до смеха, – не спускал глаз криминалист с отделившихся.

– Большой у них разговор идёт.

Мы оба посерьёзнели. Высокий худощавый интеллигент с залысинами и седовласый священник, оба в чёрном, стыли кляксой на фоне пёстрой толпы.

– А знаешь, Михалыч? – тихо сказал я. – В нашего Кравцова тоже стреляли когда-то.

– Да что ты! Не слышал.

– Стреляли. Из пистолета. Почти в упор.

– Вот наша судьба! – выпалил в сердцах Шаламов. – А послушать попика этого? Что нам архиерей тогда на совещании проповедовал? Вы несёте добро людям! Ваша миссия благородна! В законности добродетель!.. А в нас стреляют?!

– Не делай добра – не получишь зла.

– Слушай! Я что-то не сразу врубился? А почему ты сказал: тоже? Что ты хотел этим сказать?

– Я? Тебе послышалось. Я оговорился.

Часть вторая

…Я согласился ныне лучше ничего не знать да быть на воле, а нежели знать да быть в тюрьмах и под неволию. Писано есть: будити мудры яко змии и чисты яко голуби; то есть буди мудр, да больше молчи.

Из писем монаха Авеля[14]

Налётчики

Зимой, лишь отгуляли Рождество, в городе завелась нечистая сила.

За один вечер ограбили несколько припозднившихся семейных пар. Дела обычные, особых сплетен по городу не поползло бы, но потерпевшие оказались не из простого люда, при деньгах, «цацках», шубами мели асфальт и брали их бандиты на гоп-стоп в самом что ни на есть центре.

Тут же, лишь сутки миновали, изуродовали милиционера, легкомысленно выскочившего в одиночку на этих поганцев из засады.

И это бы ничего. Мало ли милиции морду бьют. И почище бывало. Но у бедолаги отобрали его «пугалку», которой он начал махать, а выстрелить так и побоялся.

Но и это полбеды. На одном из трёх нападавших красовалась милицейская форма офицера с тремя маленькими звёздочками, а двое остальных сверкали в ночи рожами, размалёванными фосфоресцирующей краской под скелеты, да и на одеждах у них рёбра и конечности бросали в дрожь.

Поэтому и пошла гулять сплетня про нечистую силу, хотя, если вдуматься, скорее шутя кто-то её выдумал. Одно всё же пугало и оправдывалось в этой злой выдумке. Шли дни, недели, а найти бандитов не удавалось. Это доподлинно было известно на всех больших и малых базарах, а значит, всему городу. Тревожные слухи, переиначенные и устрашимые, поползли и в районы области.

Сначала каждый поздний вечер, а потом в конце каждой недели генерал Максинов, багровея лицом, устраивал разносы всему руководящему составу, сыщикам всех рангов и мастей, гонял «топтунов». Молнии, как положено, опережали гром – были сняты с должностей несколько засидевшихся начальников. Мелкую сошку никто не считал. Но толку никакого.

Блеск в глазах бывалых следаков и оперов отгорел, на созываемых совещаниях сидели, как нашкодившие двоечники, полковники и майоры, одинаково понуро опустив головы. Начальник угро уже давно не взлетал ласточкой на трибуну под злым взглядом Максинова, подымался, раскорячив ноги, будто штаны враз тяжелели. Самого генерала тоже уже вытаскивали «на ковёр» в обком партии. Но всё напрасно.

Банда пропала бесследно.

И всё-таки Максинов чуял всем своим милицейским нутром – ненадолго это затишье. Пистолетом они разжились не по мухам палить. И форма милицейская не для маскарада. Залегли глубоко на время. Ждут, когда стихнут сполохи ментовской беготни.

Нюх, как всегда, генерала не подвёл. Громыхнуло опять уже через несколько месяцев. Но до этого ещё надо было случиться многому…

Лёд и пламень

– Володя! Вам ваш любимый? Кофе? – Певучий, ласковый голосок Анны Константиновны донёсся с кухни до Свердлина, скучающего у окна с книжкой.

– Спасибо. Я её дождусь.

– Что?

– Я пока не хочу! – крикнул он. – Майю дождусь.

– Уже скоро. – Анна Константиновна плавно прислонилась к косяку в дверях комнаты. – Не помешаю?

– Отчего же.

– Что-то задерживается моя девочка. Эти иностранцы!.. Они не отпускают её от себя. Они как дети.

– Вздор. Она им потакает.

– Что вы говорите, Володя! Они Майю любят. И она в них души не чает.

– Нашли друг друга.

– Вы знаете, такое редко бывает среди