Европейские партии левого толка в размышлениях о частной жизни опирались не только на сексуальное либертарианство. Чрезвычайно важным был факт, что марксисты претендовали на «объективность», «научность» собственной позиции и ожидали, что наука внесет свой вклад в рационализацию общества, стоит социализму победить. Марксисты (подобно либералам и прочим) находились под влиянием дарвинизма, теорий индивидуального и расового вырождения и евгеники, согласно которым сексуальность оказывалась центральным элементом стратегий социальной инженерии. Пол, понимаемый как часть дикой природы, нужно было направить по каналу «естественной», прокреативной гетеросексуальности путем самодисциплины и чувства социальной ответственности в личных отношениях[468]. Скорее медицина, а не религиозная догма или устарелые законы, сможет определить, что является «здоровым» или «нездоровым» в половых отношениях. Врожденная модель гомосексуальности, выдвинутая Хиршфельдом, нашла поддержку далеко не у всех. Многие – и не только социалисты – были обеспокоены тем, что расширение свободы чревато ростом числа случаев «приобретенных» (под воздействием окружения) перверсий. Даже те левые, что ратовали за толерантность в оценках тайных однополых отношений между взрослыми людьми, понимали, что публичное проявление или культивирование форм такой интимности может привести к нежелательному распространению непрокреативных практик[469].

Как показали Ричард Стайтс и Венди Голдман, воззрения В. И. Ленина на сексуальность подпадали скорее под позиции рационализма, нежели либертарианства[470]. Немногочисленные источники, позволяющие прояснить взгляды пролетарского вождя на пол, ничего не говорят об однополых отношениях, хотя некоторые отрывки из его текстов заставляют предположить, что у лидера большевиков все же была своя точка зрения на движение за гомосексуальную эмансипацию в Западной Европе и его аргументы. В 1915 году в переписке с французской социал-демократкой Инессой Арманд Ленин с прямолинейной ясностью высказал свое понимание «свободы любви»[471]. «Свободу от материальных (финансовых) расчетов в деле любви» он считал наиважнейшей для пролетариата и предсказывал, что в будущем любовь освободится от пут религиозных предрассудков, патриархального и социального уклада, закона, полиции и судов. Толчком к этой переписке с Арманд послужило то, что противники социализма хватались за понятие «свобода любви», чтобы обвинять левое движение в пропаганде «[свободы] от серьезного в любви, <…> от деторождения <…> [и] свободы адюльтера». Перетолковывая эти замечания применительно к политике гомосексуальной эмансипации при социализме, следует сделать закономерный вывод, что разрешения этой специфической проблемы «свободы любви» (как и всей сексуальности) следовало бы ожидать не раньше послереволюционной перестройки пролетариатом материального порядка[472]. Сокрушение «предрассудков» и «запретов» старого режима было бы делом второстепенной важности для пролетариата. К их числу, возможно, стоит отнести и религиозный и юридический запреты добровольного мужеложства. Также в замечаниях Ленина можно усмотреть рационализацию вектора развития нового общества, бывшего ответом на критику правых, которую он ожидал услышать. Он выступал за «серьезное» в любви, за деторождение, был противником адюльтера и промискуитета. Его отвращение к легкомысленным, случайным или мимолетным связям можно уподобить разве что упорству гомосексуальных апологетов, настаивавших на благородстве однополых отношений. Тем не менее опасения Ленина насчет того, что некоторые ревностные приверженцы «свободы любви» станут избегать родительской ответственности, могли вылиться в определенные проблемы для «гомосексуалистов», не имевших потомства.

В беседе с немецкой коммунисткой Кларой Цеткин, состоявшейся, как сообщают источники, в 1920 году и впоследствии часто упоминавшейся в качестве примера неколебимости вождя в сексуальной политике, Ленин развил эти положения[473]. Из его пояснений можно понять, что политическая критика, сосредоточенная на вопросах сексуального диссидентства, не может рассчитывать на ощутимую поддержку пролетарского революционного движения. Относительно планов «одной талантливой коммунистки» организовать гамбургских проституток в «особый революционный боевой отряд» со своей собственной газетой и политической работой Ленин был непримирим. Он утверждал, что «промышленные работницы Германии» заслуживали, на его взгляд, гораздо большего внимания агитаторов. Социалистическое сочувствие проституткам было – в какой-то момент в прошлом – «здоровым», представляло собой похвальное «возмущение против нравственного лицемерия почтенной буржуазии»[474]. Но заниматься подобными проектами в то время, когда пролетариат борется с буржуазией за власть, было чревато «разложением и вырождением». Если создание «особого революционного боевого отряда» представлялось Ленину своего рода развлечением для проституток, то несложно догадаться, что он написал бы подобное и по поводу такого отряда для гомосексуальной эмансипации. Он считал, что марксистские мыслители, прежде всего Энгельс и Бебель, написали уже все, что полагалось знать на сей счет сознательному рабочему, и они не видели особой нужды в подобных кампаниях. Новые теории сексуальности просто подлатывали сложившуюся над базисом надстройку и, по существу, потакали вкусам буржуазии. Раздраженный фрейдизмом (который он считал не более чем «модной причудой» и «кустарной пачкотней»), ставящим сексуальность превыше насущных материальных дел, Ленин разразился тирадой против сексуального партикуляризма:

Мне кажется, что это изобилие теорий пола, которые большей частью являются гипотезами, притом часто произвольными, вытекает из личных потребностей. Именно из стремления оправдать перед буржуазной моралью собственную ненормальную или чрезмерную половую жизнь и выпросить терпимость к себе. Это замаскированное уважение к буржуазной морали мне так же противно, как и любовное копание в вопросах пола. Как бы бунтарски и революционно это занятие ни стремилось проявить себя, оно все же в конце концов вполне буржуазно. Это особенно излюбленное занятие интеллигентов и близко к ним стоящих слоев. В партии, среди классово-сознательного, борющегося пролетариата для него нет места[475].

Очевидно, Ленин хотел сказать, что тот, кто страдает от «ненормальной или чрезмерной половой жизни», должен делать это молча, отдавая всего себя делу революции. Потворствование трансгрессивному сексуальному поведению «вполне буржуазно», заигрывание с моралью среднего класса – капитуляция перед врагом[476]. Молодому «странному субъекту», которого Ушаковский представил в 1908 году, Ленин 1920 года (вкупе со своей еще более консервативной версией 1924 года) предложил пожертвовать своими пристрастиями во имя революции[477].

Впрочем, эта точка зрения не сильно отличалась от того, что Ленин предлагал гетеросексуалам. Он был твердым противником того, чтобы считать радости секса личным делом, даже если они были «нормальные» или «здоровые». Секс не был только физиологическим актом. Теория о том, «будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды», была оценена им как «совершенно немарксистская и сверх того противообщественная»:

Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ? Но важнее всего общественная сторона. Питье воды – дело действительно индивидуальное. Но в любви участвуют двое, и возникает третья, новая жизнь. Здесь кроется общественный интерес, возникает долг по отношению к коллективу