в милицию[518]. Пороги согласия (возраст, в котором половая свобода личности признавалась государством) были медикализованы: отныне они определялись не возрастом, а понятием «половой зрелости», о которой в каждом отдельном случае требовалось заключение медицинских экспертов. Человек, достигший половой зрелости, мог дать согласие на половое сношение, лишение девственности или на «извращенные формы» полового поведения[519]. Эти новые формулировки были призваны показать, что половые преступления должны преследоваться из соображений охраны общественного здоровья и порядка, а не ради религиозной или идеалистической морали. При введении в 1926 году пересмотренного Уголовного кодекса РСФСР эти формулировки и принципы были подтверждены, а запрет однополых отношений снова не был включен в кодекс[520].

В интерпретациях уголовных кодексов РСФСР 1922 и 1926 годов юристы выделяли обстоятельства, при которых некоторые гомосексуальные акты могли быть преследуемы судом. Новаторский принцип гендерной нейтральности, использованный в формулировках большинства статей, касающихся половых преступлений, предполагал, что жертвы и преступники могли быть любого пола[521]. В результате в юридических комментариях возникла новая тенденция, предусматривавшая возможность женских однополых преступлений. Гомосексуальные акты в рассуждениях юристов подпадали под статьи 167 и 168 УК РСФСР 1922 года (соответственно статьи 151 и 152 УК РСФСР 1926 года). Первая запрещала «половое сношение с лицами, не достигшими половой зрелости, сопряженное с растлением, или удовлетворение половой страсти в извращенных формах»[522]. Было выработано единое понимание, что «извращенные формы» включают «противоестественное половое сношение как мужчин между собой, то есть мужеложство, или педерастию, так и женщин между собой, то есть лесбосскую любовь, или трибадию, а также совокупление через задний проход или иным способом, независимо от пола потерпевшего по отношению к полу виновного»[523]. Вторая статья (168/152) предусматривала наказание за «развращение малолетних или несовершеннолетних, совершенное путем развратных действий в отношении их» (в УК РСФСР 1922 года под малолетними понимались лица, не достигшие четырнадцати лет, а под несовершеннолетними – лица от четырнадцати до восемнадцати лет). Термин «развратные действия» вызывал у юристов противоречивые толкования. Одни включали сюда гомосексуальные анальные сношения и «лесбосскую любовь», что было чрезмерным, поскольку подобные акты уже подпадали под действие предшествующей статьи[524]. Другие придерживались гетероцентричной и фаллоцентричной точек зрения. Люблинский полагал, что «развратными действиями» могут считаться «те формы однополой половой связи, которые не могут быть уподоблены [гетеросексуальному] половому сношению»[525]. «Лесбийская любовь», для описания которой не использовались анатомические термины, за исключением замечания о генитальном контакте «без цели совокупления», могла рассматриваться как «развратные действия» в случае, когда ее объектами оказывались несовершеннолетние и малолетние[526]. Вероятно, эта статья была невнятной попыткой криминализировать непроникающие или нерепродуктивные половые акты, которые, как считалось, способствовали «развращению малолетних и несовершеннолетних». К их числу причислялись также мужские и женские однополые контакты, ибо социалисты были уверены, что «приобретенной» (в отличие от «врожденной») гомосексуальности нет места в обществе будущего.

Интересным образом анальные сношения, навязанные силой взрослым, не были отнесены кодексом к числу специфических преступлений. Некоторые комментаторы считали, что гендерно-нейтральная статья 169/153 об изнасиловании предусматривала это правонарушение, независимо от того, гомосексуальный или гетеросексуальный характер оно носило. Другие выражали несогласие, придерживаясь ошибочного мнения о том, что термины «изнасилование» и «половое сношение» традиционно подразумевают только гетеросексуальные акты[527]. С чисто законодательной точки зрения, изнасилование мужчины мужчиной либо подпадало под одну из гендерно-нейтральных статей об изнасиловании, либо наказывалось по принципу аналогии[528]. В 1928 году в ответе на запрос Научно-гуманитарного комитета Магнуса Хиршфельда об обращении с гомосексуалами в России Народный комиссариат юстиции сообщал из Москвы, что первая часть статьи 153 действительно запрещала «гомосексуальные акты с применением физического или психического насилия»[529]. Юридические и судебно-медицинские публикации периода декриминализации мужеложства в центральных органах печати (1922–1933 годы) не упоминают о судебном преследовании мужского изнасилования, что свидетельствует либо о том, что оно не было наказуемым, либо о том, что подобные дела не предавались огласке. Законодатели, намеревавшиеся модернизировать язык Уголовного кодекса в главе, посвященной половым преступлениям, возможно, стремились избежать отдельного упоминания о «мужеложстве <…> посредством насилия», полагая, что гендерно-нейтральное определение изнасилования послужит той же цели, но будет более отвечать принципу равенства полов. Поэтому, вероятно, разработчики закона изъяли из Уголовного кодекса слово «мужеложство» – термин с религиозным и морализаторским оттенками. Тем самым они могли отойти от дилеммы, как именовать гомосексуальное изнасилование, предпочтя определять все прочие половые преступления в рамках судебно-медицинской и криминологической терминологии. Еще одним преимуществом этой стратегии составления текста стало полное отсутствие упоминаний в нем однополых преступлений, что, по мнению некоторых руководителей, не привлекало внимания общественности к гомосексуальности и тем самым не создавало примеров для подражания[530].

Заключение

В последние годы царизма, когда в условиях псевдоконституционного правления – результата революции 1905 года – цензура ослабла, в художественной литературе авангарда, журналистике, сатире и научно-популярных трудах зазвучали гомосексуальные голоса (и пародии на них). «Странный субъект» появился в публичной сфере и потребовал толерантности и уважения к «третьему полу» с отвагой и непринужденностью, которые не всегда характеризовали такие его призывы в Европе. Некоторые встретили эти заявления смехом и грубыми пародиями. Издатели воспользовались новоиспеченными возможностями свободы печати и взялись публиковать спекулятивные трактаты, написанные беспристрастным языком медицины, но, по сути, приглашавшие подсматривать извне за гомосексуальными субкультурами российских и европейских столиц. Все в большем количестве научно-популярная литература – как отечественная, так и зарубежная – просвещала непрофессионального читателя относительно «сексуальных психопатологий» или «третьего пола».

Рост осознанности о развитии в Европе идей относительно «гомосексуалиста» сопровождался либеральными атаками на устаревший и деспотичный статут против мужеложства. В России именно либеральные юристы, а не гомосексуалы, выдвигали наиболее убедительные аргументы против этого закона. Либералы предлагали убрать моралистическую сосредоточенность закона на одном-единственном противоестественном акте, который (как и прочие формы аморального поведения), считали они, следовало относить к сфере частной жизни и устранять путем просвещения. Либералы выступали за право совершеннолетнего человека на частную жизнь и добровольные половые отношения в рамках закона, основанного на всеобщих и универсальных принципах. Однако попытки создать правовое государство в условиях монархической Думы или Февральской республики 1917 года политически были обречены на провал, и либеральные защитники гомосексуальной эмансипации оказались не у дел после Октябрьской революции 1917 года.

Победившие в России социал-демократы были носителями противоречивых традиций. С одной стороны, они обращались к либертарианству в выстраивании политики касательно половых отношений между совершеннолетними, а с другой – прекрасно сознавали, что в новом обществе будет социальная претензия к полу, которая будет выработана в рамках рационалистической политической идеологии и современной медицины. Это противоречие определило подход к однополой любви на протяжении