и, в соответствии с духом и буквой проекта Уголовного уложения 1903 года, оставаться ненаказуемым мужеложство с мальчиками четырнадцати-пятнадцати лет, если на то было осознанное согласие несовершеннолетнего партнера. Первые руководители Народного комиссариата юстиции прислушались в этом вопросе к мнению Набокова: законом не могут ставиться в один ряд молодые «катамиты», занимающиеся проституцией в российских городах, и «невинное» юношество[490].

В пояснительной записке к проекту 1918 года Шрейдер ограничился лишь декларативным объяснением причины подобной модификации проекта Уголовного уложения 1903 года. Он сообщал, что уложение являлось «крупным шагом вперед от архаического, громоздкого и противоречивого» Уложения о наказаниях 1845 года. Рассматривая эволюцию «демократических» законодательных систем от тирании «древних сатрапов» и абсолютных монархий («государство – это я» Людовика XIV), Шрейдер утверждал, что для обуздания «анархии» государство должно быть готово применить силу, но это «печальная необходимость». Уголовное уложение было призвано регулировать нормы законного применения силы государством. Предлагаемый статут должен поставить государство на службу закону, но не наоборот. Нормы меняются вместе с правовым сознанием общества. Необходимо, чтобы человек обладал «не минимумом прав личности, которые коллектив не должен нарушать, а, скорее, максимумом требований, предъявляемых личностью к коллективу». Критериями, на которые опиралась переработка Уголовного уложения 1903 года, были «блага реальной человеческой личности и интересы международного солидарного труда»[491]. Упор Шрейдера на максимальное расширение прав личности в рамках правового государства отвечал требованию упразднения статута о мужеложстве.

В марте 1918 года из-за разногласий по поводу Брест-Литовского мирного договора левые эсеры вышли из коалиции с большевиками, большевики захватили власть над Народным комиссариатом юстиции, поставив во главе П. И. Стучку. В августе 1918 года его сменил Д. И. Курский. Шрейдер был уволен с поста заместителя народного комиссара, а его место занял большевик М. Ю. Козловский, которому и поручили пересмотр уголовного законодательства. Проект Уголовного уложения 1918 года, предложенный левыми эсерами, был раскритикован Стучкой за защиту интересов буржуазии и недостаточную революционную сознательность[492]. В последующие два года Комиссариат юстиции практически не продвинулся в разработке большевистского уголовного кодекса. Это объяснялось как трудностями Гражданской войны, так и нехваткой средств, которые советское правительство выделяло Комиссариату в ограниченном количестве[493]. Тем не менее авторитетные юристы изучали опыт советских судов, слушавших дела в отсутствие ясного уголовного законодательства, и предложения относительно уголовного кодекса постоянно выдвигались в ходе дискуссий на коллегии Комиссариата юстиции. В 1919 году под руководством Курского были разработаны и утверждены «Руководящие начала по уголовному праву РСФСР», которые стали основой Общей части УК РСФСР 1922 года. Уже в 1920 году коллегия пришла к выводу, что четко выраженные нормы, сформулированные в Москве и отражающие революционную сознательность, должны прийти на смену противоречивым и анахроничным местным законодательствам, и был взят курс на разработку Особенной части Уголовного кодекса[494].

Незадолго до этих возобновившихся упражнений в кодификации, в период отсутствия кодифицированного уголовного законодательства, состоялся суд по делу о «педерастии», который продемонстрировал, под каким углом главные лица Комиссариата юстиции рассматривали проблему гомосексуального правонарушения. В конце 1919 года восьмой отдел Комиссариата юстиции, отвечавший за отделение Православной церкви от государства, приложил значительные усилия, чтобы возбудить дело против звенигородского епископа Палладия, обвинявшегося в «растлении мальчика и противоестественном пороке (педерастии)»[495]. Палладий был близким другом патриарха Тихона, пославшего епископа в начале 1919 года предотвратить национализацию Ново-Иерусалимского монастыря. Когда большевики в конце концов захватили власть над монастырем, они узнали об обвинениях против Палладия в противоестественной связи с Иваном Волковым, четырнадцатилетним келейником. Юристы – воинствующие атеисты из Восьмого отдела начали – широкомасштабное расследование половой биографии епископа. В октябре 1919 года Палладий предстал перед судом в Москве, был приговорен к пяти годам тюрьмы, но позднее, в январе 1920 года, освобожден по общей амнистии.

Для большевистских юристов политическое значение дела Палладия определялось как его близостью к патриарху Тихону, которая могла навредить последнему, так и своевременностью обвинений. Начало следствия по делу Палладия совпало по времени с попытками патриарха Тихона найти способ сосуществования с враждебным Церкви советским режимом. Предание Тихоном анафеме большевиков в 1918 году имело для Церкви катастрофические последствия. Теперь же он сделал ряд заявлений, провозглашавших новое направление церковного нейтралитета в политике[496]. Юристы-атеисты из Комиссариата юстиции стремились запятнать отход Тихона от мирских проблем к духовным, поднимая на щит данный эпизод, обнажавший развращенность церковников[497]. Деятельностью юристов руководили непосредственно народный комиссар юстиции Курский и коллегия комиссариата, в том числе начальник восьмого отдела П. А. Красиков и член коллегии Н. А. Черлюнчакевич. Именно эти люди в конечном счете разработали первый большевистский уголовный кодекс[498].

Суд над Палладием обнажил некоторые особенности ранних большевистских взглядов на однополые правонарушения. Самой значимой из них была готовность подвергать совершеннолетних судебному преследованию за «противоестественный порок (педерастию)», когда к тому подталкивали политические обстоятельства. Пропагандистская целесообразность в условиях военного времени диктовала необходимость быть выше понимания того, что духовенство обрело половую свободу, обещанную революцией. Сексуальная революция имела классовую основу, и враги победившего класса не заслуживали свободы, дарованной полноправным гражданам. Последующие суды над священнослужителями по половым вопросам продемонстрировали возможности маневрирования при применении законов, касающихся половых преступлений[499].

Не менее важное значение для начавшейся кодификации уголовного законодательства имело решение представить Волкова невинной «жертвой» церковного разврата. Согласно уголовным уложениям 1903 и 1918 годов, допускавшим дачу осознанного согласия на мужеложство определенными подростками (городскими «продажными катамитами»), четырнадцатилетний Волков был на пороге «сознательного» сексуального самоопределения. Его сложные взаимоотношения с епископом включали получение выгоды (образование, приют, оплату и карьеру) в обмен на которые он, по-видимому, помогал по хозяйству и предоставлял сексуальные услуги[500]. Тем не менее большевистские юристы предпочли придерживаться более ранних толкований термина «несовершеннолетие», включая сознательного Волкова в эту категорию. В конце концов в УК РСФСР 1922 года возобладал медикализированный подход. Теперь половая свобода определялась не возрастом, а «половой зрелостью», заключение о которой давалось врачами в случаях сексуальной активности, включавшей молодых людей, или в случаях изнасилования последних.

В деле Палладия очевидны намерения большевиков медикализировать половую девиацию епископа. Это выражается в решении прибегнуть к психиатрической экспертизе и в поиске гарантий, что епископ не совершит повторных преступлений после амнистии. Волков был направлен в только что созданный Институт дефективного ребенка на время следствия. Восьмой отдел надеялся получить от психиатров свидетельства причинения мальчику вреда, чтобы использовать их в ходе суда над Палладием[501]. В начале 1920 года, после амнистии, Палладий провел три месяца в психиатрической больнице, куда был помещен «для [его] изоляции и лечения в специальном лечебном заведении». Красиков и его коллеги, видимо, ожидали, что медицинская наука укажет и объяснит признаки полового расстройства,