— А дальше он в испуге вспомнил местную легенду. Снял с себя нательный крестик и накинул ей на шею, сказав: «Чур, моя!» После этого русалка превратилась в самую обыкновенную девушку. Назвалась Марфой.

— А у вас дома-то она что делает?

— Ну так уж заведено. Если русалку поймать таким образом, то она за тобой пойдёт и будет в доме прислуживать целый год. А по весне следующего года, или после Троицы — уйдёт обратно, к своим. Не убивайте её, Владимир Всеволодович, пожалуйста! — Катерина сжала руки у груди. — Она хорошая, и мне её очень жалко.

Промолчав о том, что жалко, вообще-то, у пчёлки, я записал в голову интересную подробность о русальем бытии.

— А если она по весне вас всех тут передушит перед уходом?

— Ах, это исключено, русалки так не делают, — решительно возразила Катерина Матвеевна. — Марфа ведь совсем как человек сейчас. Обрежется — кровь идёт, красная, человеческая. И назад ей совсем не хочется. Даже вспоминать не любит, как жила до того, как с дядюшкой встретилась.

Охренеть не встать, чего только на Руси не увидишь… Ну ладно, допустим, так. Хотя я всё это дело, разумеется, без внимания не оставлю, и Марфу надо будет изучить каким-либо образом.

— Будь по-вашему, Катерина Матвеевна, — наклонил я голову. — Не трону Марфу, пока она у вас живёт. А теперь второй вопрос. Может быть, тоже угадаете?

Тут Катерина Матвеевна вдруг вспыхнула, как маков цвет. Пролепетала:

— Не подумайте только, что мне это было бы неприятно… Напротив, я каждый день вспоминаю вас и думаю о вас ежечасно! Но, поймите, мы в саду, на виду у всех… Тут ходит прислуга… Тётушка может выглянуть в окно со второго этажа… Если нас с вами кто-то вдруг увидит…

— Да и чёрт с ними, — удивился я. — Пусть смотрят. Что такого-то?

— Но моя репутация… Впрочем, какие это пустяки! — Катерина Матвеевна всплеснула руками. — Мои чувства к вам столь горячи и пылки, что все эти условности не имеют значения! Я согласна.

Она замолчала. Решительно прикрыла глаза и сложила губы для поцелуя.

Гхм. Я, вообще-то, не о том… Но теперь деваться некуда. Не разочаровывать же девушку. Я, оглядевшись по сторонам — вроде бы никого, — её поцеловал. Дождался, пока Катерина Матвеевна откроет глаза.

— Это было прекрасно, любезная моя Катерина Матвеевна. Но у меня к вам ещё один вопрос. Нет ли у вас кареты чёрного цвета с гербом вашего рода на дверце?

— Кареты?

Катерина Матвеевна всё ещё витала в облаках своих горячих чувств. Кареты с гербами явно были последним, что её интересовало.

Я, в целом, против чувств тоже ничего не имел, особенно горячих. Но приходилось думать о деле. К тому же — репутация, и вот это вот всё. Один неверный шаг, и ты жених. А мне с тварями бороться и усадьбу поднимать. Да ещё этот невнятный хрен с бугра! В общем, не до жениховства пока.

— Ну да. Карета. Чёрная, с гербом вашего рода на дверце. Знаете такую?

— Нет… Хотя, постойте! Ну, конечно же. Это, должно быть, карета кого-то из моих братьев.

— Не знал, что у вас есть братья. И карета ваша выглядит иначе.

— Это не родные мои братья, сводные. Папенька мой в молодости был чрезвычайно легкомыслен. Он женился на вдове с двумя детьми. Она была много старше него, но очень красива, папенька с ума сходил по этой женщине. В свете ходили сплетни, что Маргарита Николаевна его приворожила, прельстилась папенькиной молодостью и богатством. Её детей, двух братьев, он усыновил, дал им свою фамилию. Совместных детей в том браке не было. И вообще, жили они, по слухам, не очень хорошо. Когда Маргарита Николаевна скоропостижно скончалась, папенька женился на моей маменьке. И в этом браке он совершенно счастлив, вот уже двадцать пять лет.

— Угу. А как зовут братьев?

— Иоганн и Вольфганг. Маргарита Николаевна была наполовину немкой. И первый её муж также был немцем. Она приехала в Петербург из Европы, бежала от ужасных тварей.

— Понял. А вы с этими братьями общаетесь?

— Крайне редко, на семейных торжествах. У нас очень мало общего. Братья старше меня, к тому же мрачны и угрюмы. Они не любят бывать в свете.

— А папенька продолжает их содержать?

— Да. Формально глава нашего рода — он. Но капиталом, в основном, управляют Иоганн и Вольфганг. Папенька — человек исключительно честный и благородный, но, к сожалению, совершенно лишён деловой жилки. Если бы управлением занимался он, злые жадные люди пользовались бы его добротой.

— Иоганн и Вольфганг — другое дело?

— О, да! — Катерина Матвеевна поёжилась. — Знаете. Грешно, конечно, так говорить. Но иной раз мне становится не по себе в их присутствии. Они ничего такого не делают, но смотрят — будто на глупую букашку.

— В следующий раз приглашайте на семейные посиделки меня. Уверен, что сумею разнообразить вечер.

— О, с превеликим удовольствием!

— А где сейчас ваши братья?

— Не могу сказать. Они оба — очень занятые люди, могут находиться где угодно.

— А здесь, в Поречье — где они обычно останавливаются?

— В Поречье? — Катерина Матвеевна задумалась.

— Могли бы остановиться у тётушки, как я. Но что им делать в Поречье?

— Нечего?

— Я полагаю, совершенно нечего. А почему вы спрашиваете?

— Да так. Когда был в Смоленске, видел карету с гербом вашего рода. Сердце моё трепетно забилось, но увы. В карете сидели не вы. Вот и решил поинтересоваться.

— Ах, вот оно что!

Катерина Матвеевна довольно заулыбалась.

Глава 17

Дальше в программе были музыкальные номера. Катерина Матвеевна и дочка её родни поочередно терзали инструмент, который назвали клавикордом. Если я правильно понял, праобраз пианино. Получалось, в среднем, на трояк. То ничего, то звуки такие, как будто внутри клавикорда неистовствует кошачья групповуха. В общем, от души надеюсь, что папенькиных денег барышням хватит до самой смерти, и в кабаке лабать им не придётся.

Я вежливо улыбался. В уме прикидывал, в какой момент будет прилично попрощаться и свалить. Всё, что хотел, я выяснил. Перевода горячих чувств Катерины Матвеевны на новый уровень пока не планировал. Так и чего высиживать, спрашивается?

Музицировали барышни в «салоне». Окна просторной полукруглой комнаты