соврёт что-нибудь. Скажет, например, что наших разведчиков-диверсантов обнаружил.

— Это да, — согласился со мной лейтенант и тут же задал ожидаемый вопрос: — Слушай, Алексей, скажи, а откуда ты знаешь, куда нужно стрелять? Ведь ты не просто так вёл огонь, абы попало. Нет, ты стрелял прицельно.

— Ну, всего я знать не могу. Но кое-что действительно знаю. Точнее даже не знаю, а догадываюсь.

— Но откуда⁈

— Кто много читает, тот много знает, — улыбнулся я, выдав незыблемое правило, и, чтобы развеять природное любопытство ГБэшника и в будущем избежать обязательно последовавшей за этим подозрительности, пояснил: — Знания мои основаны на общей информации и представлениях о нашей лётной технике, которые я получил из советских газет и журналов. А также на дедуктивном методе, который описывает Артур Конан Дойл в романах о Шерлоке Холмсе. Неужели не читал?

— Про Шерлока Холмса слышал. Фильм в кинотеатре смотрел. Это сыщик такой был в Англии в прошлом столетии. Но про метод не помню. Что за метод?

— Смотрел, а суть не понял, — хохотнул я.

— Гхм… смешно. Лучше расскажи, а не смейся.

— Да там всё просто. Фактически, это логический метод и основан он на логической цепочке рассуждений и доказательств. На примере бомбардировщиков такая цепочка выглядит приблизительно так: главное в самолёте что? Да всё главное, но что тянет его по воздуху? Правильно — двигатель. Двигателю для нормальной работы необходимо что? Правильно — охлаждение, топливо, электропроводка и так далее. Всё это тянется к нему через шланги и провода. А, значит, стреляя в те области, где они могут проходить, есть шанс повредить что-то из того, что обеспечивает устойчивую работу механизмов. А раз в самолёте главное всё, то без какой-то одной системы он уже дальше не полетит!

— Гм, действительно, логично, — согласился с моим доводом Воронцов, чуть подумал и добавил: — Как отдохнёшь, расскажешь мне, куда ты метился и попадал. Я в штаб докладную передам. Пусть нашим бойцам расскажут твою методику. Хорошее подспорье будет на фронте.

— Можно ещё и небольшую брошюру сделать. С пояснениями и картинками, — предложил я, решив ускорить её появление в частях Красной армии.

— Хорошая идея, — согласился со мной лейтенант.

Я повесил винтовку себе на плечо и предложил возвращаться на свою позицию.

Прибежал запыхавшийся и вспотевший Зорькин и стал из всех карманов вытаскивать патроны, протягивая их ГБэшнику.

— Вот! Собрал со всех, всё что осталось! Все с чёрными носиками — бронебойные.

— Отставить! — скомандовал я и приказал всей группе: — Возвращаемся. Тут делать нам больше нечего, а там, глядишь, вдруг немцы какие-нибудь уже у оставленной техники нарисовались. Надо бы проредить.

Однако сразу вернуться не получилось. Как только мы спрыгнули в окоп и двинулись на свою позицию, нас тут же обступили бойцы и стали наперебой благодарить за уничтожение самолётов врага. Их понять было можно. ПВО в данном оборонительном районе полностью отсутствовало как класс, красноармейцы были фактически беззащитны перед вражеской авиацией. Немецкие самолёты в первые месяцы войны летали, где хотели, когда хотели и бомбили всё, что хотели.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, какое отчаяние брало наших бойцов, когда они не могли, ввиду отсутствия противовоздушной обороны, оказать достойный отпор врагу, который висел в небе и бомбил, бомбил, бомбил.

И вот сейчас они увидели, что и столь грозный противник может быть побеждён. И у меня не было никаких сомнений в том, что это положительным образом скажется на моральном духе красноармейцев.

Пробиваться через похлопывания, одобрительные приветствия и дружеские объятия пришлось достаточно долго, но, в конце концов, минут через пять нам, наконец, удалось добраться до своего окопа.

Но и там сразу же приступить к очередной плановой зачистке противника мне не дали.

На моей позиции в ожидании нас уже находились вышестоящие командиры.

— Забабашкин! Забабашкин!! Дорогой ты мой человек! — закричал комдив, как только увидел меня и, не погнушавшись, подбежал и сграбастал меня в объятия.

Я таких телячьих нежностей не любил, поэтому постарался отстраниться от полковника, немного придерживая его прикладом винтовки.

Но тот вообще не обращал внимания на мои попытки избежать удушения, исступлённо обнимал меня вместе с винтовкой, постоянно приговаривая:

— Ай да Забабашкин! Ай да… Ай да Забабашкин! Ай да снайпер! Всем снайперам снайпер! К ордену Красного знамени на тебя ещё одно представление напишу!

— Служу Советскому Союзу! — ответил я, а сам подумал:

«К ордену Красного знамени хотят представить? А почему не дать за самолёты звание Героя Советского Союза и полагающуюся к нему Золотую звезду? Ах, ну да — не те времена пока, — подумал, а потом, засомневался. — Или была Звезда? А пожалуй что и была. Что-то в памяти вспоминается год учреждения 1939-тый. Так что была она, то есть есть уже сейчас — в 1941-м. Ну, да ладно. Орден так орден. Звезду позже получу. Немцев на мой век ещё хватит».

— Будешь трижды орденоносец! — продолжил командир дивизии. — За две колонны — два ордена! И за семь, — последние слова он повторил, чтобы подчеркнуть, — за семь самолётов! Да за такое количество сбитых фрицев тебе, может, и все семь орденов полагаются! Но лучше, журавль в руках, чем две синицы в небе! Один-то точно дадут! И всё это заслуженно!

— Я ж не один был, товарищ полковник! Без своих товарищей я бы ни за что не справился, — честно произнёс я, показав на вытянувшихся по стойке смирно Воронцова, Апраксина и Зорькина.

— Согласен! Все причастные получат награды. После боя жду от Воронцова подробный письменный отчёт, — строго посмотрев на лейтенанта, произнёс Неверовский, а затем повернулся ко мне. — Все вы молодцы! Но ты, Забабашкин, как никто другой, свои ордена заслужил! Честь тебе и хвала, Забабашкин! Немцы бы нас так отутюжили, что мало бы не показалось. А ты нас спас! Всех нас спас! Спасибо тебе!

Когда, наконец, удалось от комдива отодвинуться, я тут же был схвачен и вновь обнят, но уже его заместителем, подполковником Селивановым. После обнимашек и благодарностей нарисовался командир разведки, который не преминул крепко пожать мне руку. Да так, что чуть не сломал мне её своей медвежьей лапищей.

— Молодец, Забабашкин! Геройский ты парень! Это ж надо — семь штук сработал! Один только остался, да и тот сбежал, как распоследний трус!

Упоминание об оставшемся немце тут же вызвало